«Сталинский питомец» — Николай Ежов

Ежов проявил наибольшую активность в кампании против поляков, в частности, против тех, кто работал в НКВД. В свое время их немало попало на работу в ВЧК-ОГПУ, когда «органы» возглавлялись поляками — Дзержинским и Менжинским. 7 февраля 1936 года он направил Сталину материал на начальника особого отдела УГБ УНКВД по Омской области Ю.И. Маковского, который незадолго до этого был арестован по обвинению в работе на польскую разведку. Кроме арестованного Маковского, Ежов упомянул и Ягоду, который вовремя не доложил об этом, и что в особом отделе оказались «друзья» Маковского{217}.

В январе 1936 комиссии во главе с членом Президиума Исполкома Коминтерна М.А. Трилиссером-Москвиным (бывшим чекистом) было поручено проверить персонал Исполкома Коминтерна и провести чистку аппарата{218}. Руководство Исполкома Коминтерна дало указания всем представленным в нем партиям провести дальнейшую проверку всех политэмигрантов и вынести по каждому из них индивидуальное решение в письменном виде; информация обо всех подозрительных лицах должна была быть передана в «органы»{219}. 23 августа Генеральный секретарь Коминтерна Георгий Димитров доложил, что отдел кадров Исполкома Коминтерна передал в НКВД материалы на 3000 человек «бывших под подозрением как диверсанты, шпионы, провокаторы и т.д.»{220}.

3 июня 1936 года Ежов доложил пленуму ЦК, что во время кампании проверки свыше 200 тысяч человек были исключены из партии, и число арестованных также возросло по сравнению с данными, представленными на декабрьском (1935) пленуме. По-видимому, Ежов в этой ситуации хотел казаться более «либеральным», высказывая сомнения в том, что вопрос закрыт полностью. Во-первых, должны были быть рассмотрены апелляции тех, кто хотел восстановиться в партии, так как большинство партийных организаций проявили в этом вопросе формально-бюрократическое отношение, при чем не из-за бдительности, а просто из-за халатности. В конечном счете, большинство из исключенных не были врагами; они сознательно скрывали свое прошлое или совершили другие незначительные проступки, и Ежов считал недопустимым, что многие из них автоматически были уволены с работы, исключены из университетов, лишены жилья, и что аналогичные действия иногда предпринимались в отношении их семей. Он также доложил, что 3,5% членов партии не получили новых партбилетов, причем половина из них не сделала этого по собственной «пассивности»; и считал этот процент слишком высоким и возникшим в результате произвола. Ежов также настаивал на необходимости проведения активной политики по приему новых членов{221}.

Из этих намерений вряд ли можно сделать вывод о том, что Ежов внезапно превратился в либерала, однако они дают возможность предположить, что разделение деятелей сталинского руководства на «ястребов» и «голубей», о котором иногда говорилось в исторической литературе, является искусственным. Чистки были направлены против тех, кого действительно считали врагами. И цель была вовсе не в том, чтобы любой ценой исключить из партии как можно больше членов лишь из-за их «пассивности». Как считало руководство партии, партийные органы на местах часто неправильно обращали свое внимание на таких «пассивных» членов, оставляя в то же время в покое действительных врагов, которые во многих случаях сами входили в эти органы. Ежов полагал, что такое неправильное отношение было «продиктовано не соображениями бдительности, а стремлением некоторых деятелей партии застраховать себя от любых случайностей»{222}. Эти критические замечания Ежова были одобрены и самим Сталиным, и пленумом{223}. В соответствии с его докладом 24 июня 1936 года ЦК издал инструктивное письмо «Об ошибках в рассмотрении апелляций лиц, исключенных из партии во время проверки и обмена партийных документов», в котором осуждалось произвольное и во многих случаях грубое бюрократическое отношение партийных организаций к рассмотрению апелляций исключенных из партии{224}.

Как указывал Сталин, проверка и обмен партийных документов были завершены не ранее сентября 1936 года. Запрет на прием новых членов в партию был снят лишь 1 ноября того же года{225}.

Текущие дела отнимали столько времени, что Ежов, по-видимому, не мог взять свой обычный ежегодный отпуск. Несмотря на это, решением Политбюро от 31 марта 1936 года ему был предоставлен отпуск на 3 недели (с 1 апреля) с пребыванием в Мухалатке (Крым){226}. Вряд ли Ежов выезжал за границу, как об этом иногда пишут[23]. Хотя на следствии его заставили признаться, что он прошел курс лечения в Вене в 1936 году и по пути в Москву сделал остановку в Варшаве, где установил «шпионские связи» с поляками{227}. Согласно журналу учета посетителей Сталина в 1936 году самый большой перерыв, когда Ежов не был в Кремле, составляет месяц — с конца марта по конец апреля, так что отпуск был использован именно тогда, весной. Это подтверждается и Ягодой, который на допросе сказал: «Ежов летом 1936 года все время работал, в отпуск не уезжал и, кажется, даже не болел»{228}.