«Сталинский питомец» — Николай Ежов

Можно предположить, что Ежов все же дал ход компромату против Берии, попытавшись его дискредитировать как служившего в «муссаватистской контрразведке». По крайней мере, в начале октября 1938 года Сталин попросил Берию предоставить объяснение и документы, подтверждающие ложность подобных обвинений. Так как это обвинение следовало за Берией по пятам всю его жизнь, у него всегда наготове были соответствующие документы. Еще в начале 30-х Берия предусмотрительно снарядил в Баку Меркулова с просьбой изъять эти документы из архива и привезти ему. При этом Берия сказал, что враги распространяют о нем слухи и «могут изъять эти документы из архива и тогда ему нечем будет защищаться»{623}. С тех пор хранителем этих драгоценных папок являлся Меркулов. 7 октября 1938 года Берия вызвал к себе в кабинет Меркулова и сообщил, что «вновь поднимается вопрос о его службе в муссаватистской контрразведке и что он должен написать по этому поводу объяснение И.В. Сталину»{624}. Берия попросил принести документы, и они вместе составили объяснительную (Берия диктовал, а Меркулов записывал), затем Берия вместе с архивными папками уехал к Сталину. В результате, как пояснил на допросе в 1953 году сам Берия, обвинение против него «не нашло подтверждения»{625}. Но надо полагать, вся история заставила Берию изрядно понервничать и вывод он мог сделать один — Ежова следует убрать с дороги.

Летом 1938 года уже не было массовых арестов и преследований партийцев, таких как во второй половине 1937 года. После январского пленума ЦК ВКП(б) реп

рессии, проводимые НКВД против партработников, тщательно регламентировались Сталиным и находились под жестким контролем партийных органов{626}. Летом и осенью 1938 года аресты партийных функционеров верхнего звена, конечно, продолжались, но всегда с санкции Сталина. Региональное партийное руководство с удовлетворением отметило «оздоровление» обстановки. В июне 3-й секретарь Ростовского обкома ВКП(б) М.А. Суслов на партийной конференции доложил, что положение в области за последние полгода улучшилось: «Практика огульного исключения из партии прекращена. Положен конец безнаказанности для разного рода клеветников. Постепенно рассеивается обстановка всеобщей подозрительности. Руководство обкома основательно и внимательно разбирало апелляции исключенных»{627}.

В 1937 — начале 1938 года Е.Г. Евдокимов работал первым секретарем Ростовского обкома (до сентября 1937 года Азово-Черноморского крайкома), а в мае 1938 года был снят с этой должности и назначен заместителем Ежова в наркомат водного транспорта. В апреле 1939 года, после ареста, он показал, что при переводе в Москву попросил Ежова засвидетельствовать его «политическую благонадежность», так как полагал, что его отставка была связана с последними арестами, в частности, с арестом его помощника Магничкина и с недоверием к нему. Ежов пообещал это сделать. Однако когда позднее Евдокимов интересовался состоянием своего дела, Ежов все время уходил от ответа: «Во всех разговорах Ежова со мной чувствовалось, что он меня прощупывает и изучает»{628}.

Интересно отметить, что писатель Михаил Шолохов, который жил в станице Вешенской Ростовской области, жаловался лично Сталину на произвол, царивший у него на родине, к которому были причастны коммунисты. Он также критиковал обком партии, в частности, Евдокимова и управление НКВД, которое до июля 1937 года возглавлял Люшков. Выездная комиссия в составе М.Ф. Шкирятова из Комиссии партийного контроля и В.Е. Цесарского, в то время начальника 4-го отдела ГУГБ, рассмотрела дело и 23 мая 1938 года доложила Сталину и Ежову, что обвинения Шолохова не всегда обоснованы и что радикальных мер принимать нет необходимости{629}. Однако к тому времени Евдокимов был уже уволен. Ежов на суде заявил, что секретаря Ростовского обкома сняли по его донесениям в ЦК{630}.