«Сталинский питомец» — Николай Ежов

В декабре 1936 года арестовали бывшего соратника Ежова из аппарата ЦК Льва Марьясина, который был ему очень близким другом. Незадолго до этого, в том же году, когда Марьясин был уволен из Госбанка, Ежов предложил ему должность в наркомате внутренней торговли или наркомате тяжелой промышленности; о партийной работе речи не было^{812}. В сентябре 1937 года Военной Коллегией Марьясин был приговорен к высшей мере, но расстрелян почти через год, 22 августа 1938 года. Для того времени это была неслыханно большая проволочка. Ежов проявил к делу исключительный интерес и сам руководил следствием. По его указаниям Марьясина постоянно подвергали ужасным побоям. «Я велел отрезать ему ухо, нос, выколоть глаза, резать Марьясина на куски», — говорил Дагину пьяный Ежов[99]. По показаниям Фриновского, «если других арестованных избивали только до момента их признания, то Марьясина избивали даже после того, как кончилось следствие, и никаких показаний от него не брали»^{813}.[100] С другой стороны, по ночам или с перепоя Ежов обычно заявлялся в Лефортовскую тюрьму, где подолгу с глазу на глаз беседовал с Марьясиным^{814}. Были ли это задушевные разговоры со старым другом, которому Ежов был не в состоянии помочь? Опасаясь возможных последствий своей бывшей дружеской привязанности, Ежов приказывал сильно его избивать, но сохранял ему жизнь в течение неслыханно долгого времени. Однако в день назначения Берии он спешно приказал расстрелять Марьясина. Ежов понимал, что в руках Берии подобные заключенные были опасны, поскольку могли дать против него показания. Так Ежов расправлялся со старыми друзьями. Его ненависть к полякам, немцам — всему иностранному — еще более поразительна, если вспомнить, что его собственная мать была литовкой (факт, который он, естественно, скрывал).

Число его жертв измерялось тысячами, намеренно уничтожавшихся с помощью «лимитов», «контингентов» и прочих бюрократических выкрутасов. «Лучше пострадают десять невинных, чем ускользнет один шпион», — такова была философия Ежова. «Если во время этой операции будет расстреляна лишняя тысяча людей — беды в этом особой нет», — заявил он в июле 1937 года. Или в январе 1938 года: «В такой широкомасштабной операции ошибки неизбежны». В соответствии с указаниями Сталина он приказал подчиненным пытать заключенных, вынуждая их «признаваться», и иногда сам присутствовал при пытках.

Сам Ежов, однако, не смог вынести своих методов дознания и, когда с ним начали обращаться так же, как с его жертвами, он во всем признался. Это неудивительно. Поразительна его наивность в этой ситуации. Как и многие другие жертвы Большого террора, он считал свой крах «стечением обстоятельств». Когда Берия пообещал сохранить ему жизнь в обмен на искреннее признание на процессе, Ежов с негодованием отверг это предложение, вероятно, забыв, что сам лицемерно предлагал то же самое своим жертвам. В личном письме Сталину в конце ноября 1938 года он сетовал, что после его отставки товарищи, которых он считал своими друзьями, «отвернулись словно от чумного», но кто из его жертв не сталкивался с подобной ситуацией? Ежов приходит к выводу, что он плохо знает людей: «Я никогда не предполагал глубины подлости до которой могут дойти все эти люди»[101]. В то же время он испытывал чувство обреченности. Допрашивая Христиана Раковского, которого судили вместе с Бухариным в марте 1938 года, Ежов убеждал его подписать фантастический бред. «Подписывай, Христиан Георгиевич, не стесняйся!» — уговаривал он (как рассказывал Раковский одному из сокамерников). «Сегодня ты, а завтра я»^{815}.

Что заставило Ежова измениться? Некоторые авторы объясняют его злоупотребление властью комплексом неполноценности, сформировавшимся из-за невысокого роста, простого происхождения и недостатка образования. Действительно, карьера Ежова пронизана недостатком интеллекта. По утверждению В. Тополянского, его комплекс неполноценности породил садизм, особую жестокость испорченного, недоразвитого ребенка, который в своей безнаказанности не знает, когда остановиться, издеваясь над более слабыми^{816}. Его «инфантилизм», если пользоваться терминологией Тополянского, наверняка сыграл свою роль, но не объясняет перемену^{817}. Это же можно сказать и о классовой ненависти, которая якобы возникла на почве дореволюционных трудовых споров, когда он как представитель трудящихся масс столкнулся с промышленниками. Другим объяснением может быть влияние Сталина. Для упрочения своей власти диктатору страны Советов мог понадобиться идеальный исполнитель (как его характеризовал Москвин), очень энергичный человек с огромными организационными способностями, сильная рука с железной хваткой. Когда Сталин наделил его полномочиями, Ежов повиновался с рьяным усердием и преданностью, выполняя любые приказы вождя. Он был прежде всего продуктом сталинской тоталитарной, террористической и бюрократической системы. Насколько нам известно, на настоящий момент это действительно самое правдоподобное объяснение.