Сталинский социализм. Практическое исследование

В беседе от 17 августа 1926 г. Каменев объяснил свое положение следующим образом: «1. Вы взяли на себя кучу барахла. 2. Комиссариат находится без идеологии и без перспективы. 3. Производство в стране растет, а экспорт сокращается. 4. Причина: объем потребления в стране увеличивается так быстро, что нет никакой возможности увеличить экспорт. 5. Положение такое безнадежное, потому что здесь были необходимы меры, которые зависели от всего руководства партии, а не от народного комиссариата. 6. Союз частных торговцев вообще не представляет никакой опасности, разговор об их политической опасности высосан из пальца. 7. Комиссариат не имеет авторитета – его критикуют со всех сторон. В результате у сотрудников возникает чувство неуверенности и отчаяния. 8. Материальное положение Комиссариата катастрофическое». Из этой оценки Каменев сделал политические выводы: «1. Мы приближаемся к катастрофическому развитию революции. 2. По всем законам марксизма девятый год революции не может пройти без глубокого кризиса. 3. Этот кризис разразится скорее в партии, чем в стране, поэтому пролетарским тенденциям нужно дать свободное пространство. Нам нужна легальная оппозиция».

В этом контексте нужно было принять во внимание не только то, что на данном этапе могли произойти крупные кадровые изменения в партии и государственном аппарате. Гораздо важнее было то, что озвученные Каменевым умонастроения были широко распространены среди многих работников Советов и среди тех, для кого членство в правящей партии казалось прежде всего возможностью сделать карьеру.

Речь шла не только о практических последствиях, которые были связаны с этой глубокой трансформацией государственной администрации.

Эти цифры позволят понять, на какие силы должны были опираться представители внутрипартийной оппозиции: в 1920 году только в Москве насчитывалось 231 000 человек (то есть одна треть рабочего населения), которые работали в учреждениях государственного и партийного аппарата. В конце 1921 года зданий царского административного аппарата в Петербурге, прежде вмещавших администрацию всей России, уже не хватало для того, чтобы разместить управление северо-западных провинций. С проведением давно запоздавшей административной реформы и оптимизации административного аппарата были связаны массовые увольнения, которые стали причиной возникновения неудовлетворенности у особенно пострадавших от этих увольнении москвичей и ленинградцев. (Только в народном хозяйстве число ведомств сократилось с 50 до 19, причем число занятых работников уменьшилось на 2/3.) Многие из пострадавших воспринимали эту ситуацию как следствие административной деятельности Сталина и поэтому были готовы присоединиться к самой влиятельной в этих кругах, а теперь еще и открыто выступившей троцкистской оппозиции и поддержать ее цели.

Тем не менее реализация оспариваемой в Политбюро ориентации на расширение промышленности столкнулась со скептицизмом и организованным сопротивлением не только среди крестьян и предпринимателей. Снова и снова это требование обсуждалось в спорах между преследующими свои интересы профсоюзами, Советом по труду и обороне, народным комиссариатом по вопросам тяжелой промышленности.

Эти не раз вспыхивающие конфликты использовались троцкистской оппозицией для критики политического руководства и чтобы вновь приобрести влияние.

В этом контексте, однако, следует также отметить, что у работников центральных, региональных и местных руководящих органов партии, то есть там, где решения о развитии соответствующей зоны ответственности должны были приниматься или, по крайней мере, утверждаться, существовали огромные пробелы в образовании.

Другими словами: несмотря на то что ответственные лица не были в состоянии понять все последствия решений, они принимали решения. Следовательно, горизонт интересов тех, кто мог сказать что-то в этой ситуации, влиял и на их указания и ориентацию. В анализе, который Маленков, ответственный за кадры партии Секретарь Центрального комитета, представил на пленуме в феврале – марте ЦК в 1937 году (!), было обнаружено, что только 15,7 % секретарей силовых органов имели высшее образование, а 70,4 % в это время, то есть спустя 20 лет после Октябрьской революции, имели очень низкий уровень образования. В городском управлении этот процент упал до 9,7 и 60,6 %, а в районных комитетах выглядел еще хуже – 12,1 и 80,3 %.