Сталинским курсом

«Позвольте, детки, поздравить вас с Новым годом! — ласково заговорил он. — А посмотрите, что я вам принес! Какие гостинцы в кулечках! А кулечки-то какие красивые, разрисованные! Вот мишка нарисован, а вот смешной кот в сапогах». — И дед-мороз высоко в воздухе потряс несколькими блестящими и ярко раскрашенными кулечками.

Но дети, сбившись в кучу, угрюмо и недоверчиво смотрели на деда-мороза с длинной белой бородой и красным кушаком.

«Что же вы стоите на месте? — в недоумении сказал он. — Э, да что же вы такие невеселые? Давайте устроим хоровод, беритесь за ручки, и споем какую-нибудь песенку. Вы эту песенку знаете: «Елочка, елочка, как ты мила…»? Ну, смелее, ну, ну», — подбадривал дед.

Но ни многообещающие гостинцы, ни ярко сверкающая елка, ни сам дед-мороз, больше всех суетившийся, ни его призывы к веселью — ничто не могло расшевелить детей, словно они уже вышли из возраста, в котором новогодний праздник казался им сказкой, доставлявшей столько радости. Как ни старались воспитательницы вместе с дедом-морозом, дети стояли угрюмые и исподлобья глядели на них испуганными глазами. Вдруг один малыш заплакал на весь зал и громко и отчетливо закричал: «Где моя мама? Отдайте мне мою маму!»

Его призыв мгновенно передался всем ребятам. Как по команде, все начали реветь и вопить истошными голосами: «Где моя мама? Отдайте мою маму!»

Никогда не забуду этой жуткой сцены. Тогда я не выдержал и разревелся сам.

После того, что я увидел своими глазами, что-то во мне перевернулось. Я вышел оттуда другим человеком, словно меня подменили. Под впечатлением этой детской драмы я немедленно написал прокурору рапорт. Но какой? Это не было сухое официальное изложение дела, в котором приводились неоспоримые факты, доказывавшие невиновность супружеской пары Медведевых. Нет! Это был идущий из глубины души гневный протест против злодеяния, против иродов, тысячами избивавших невинных младенцев. Я требовал не только немедленного освобождения Медведевых, но и строгого наказания тех, кто потерял человеческий облик, кто сам забыл, что когда-то в детстве его ласкала материнская рука. Я требовал наказания палачей, засевших в НКВД, и еще многое-многое другое из накопившегося у меня на душе, как лава, вылилось на бумагу. Ну, а результатом моего рапорта явилось то, что я очутился здесь среди вас.

Тяжело было слушать эту исповедь честного человека, нашедшего в себе мужество выступить в защиту осиротевших детей, ставших жертвой сталинского режима.

— И что же, — спросил кто-то из сокамерников, — вы не раскаиваетесь, что так поплатились за свой поступок?

— Нисколько! — твердо сказал Ваграненко.

Глава XXXV Страх

— Э, я вижу, что вас, товарищи, не зря-таки посадили. Если вы, Адрианов, и на воле так откровенно высказывались, как тут, то не удивительно, что вас посадили. Вы сознательно шли на это. Ну и сидите! А вы, Ваграненко, только что говорили, что пострадали за правду. Чего же вы добились своим поступком? Ровным счетом ничего, сироты остались сиротами, а себя подвели под тюрьму. Заступаясь за чужих детей, вы не подумали о своих, небось, оставили их на произвол судьбы.

Мы с удивлением посмотрели на говорящего. Это был наш сокамерник Грязнов, который все время держался обособленно, не принимая никакого участия в общих разговорах. Он, по-видимому, или был очень застенчив и робок, или когда-то напуган, и теперь производил впечатление пришибленного человека. По ночам он часто кричал во сне. Странно было видеть этого затравленного и ушедшего в себя человека вдруг заговорившим. То, что рядом с ним в камере сидели люди, действительно заслужившие, по его мнению, справедливое наказание, а он, такой осторожный, ни в чем не повинный, наравне с ними был осужден на тюремное заключение, жгло его душу. Он не мог больше молчать и после своего неожиданного обращения к Адрианову и Ваграненко продолжал в отчаянии:

— Ну скажите мне, пожалуйста! Где же справедливость? За что меня посадили? Я был тихим, смирным советским служащим, на мне не было никакого пятнышка.

Я проработал помощником секретаря в райисполкоме. Образование у меня небольшое — семь классов. Семья из трех душ — я, жена и дочка десяти лет. Жена слабая, часто болеет, поэтому работать на производстве или в учреждении не может. Зарплата у меня была скромная. Но кое-как мы сводили концы с концами и были счастливы, что и это имеем. Очень выручало то, что жена экономно вела домашнее хозяйство, обшивала себя и дочку.

На работе я был на хорошем счету. Все распоряжения начальства выполнял быстро, аккуратно. Меня ценили, и я дорожил своим местом.