Сталинским курсом

Словно удар бича подействовал на нас этот приказ. В глазах потемнело, сердце бешено заколотилось. Безнадежное отчаяние и невыразимая тоска с новой силой на нас обрушились. Какими ничтожными показались ожидавшие нас в тюрьме испытания в сравнении с горькой судьбой осиротевших детей и бабушки! Неужели мы никогда их больше не увидим и расстаемся с ними навсегда, да еще в грозный час военной бури? Боже, Боже! Да что же это такое? Когда же этим злодеяниям придет конец? Во имя чего совершаются эти чудовищные преступления против человечности? Кому нужны пытки ни в чем не повинных людей? Подобные мысли со страшной назойливостью сверлили мозг, не находя ответа.

Еле сдерживая рыдания, Оксана подошла к матери, последний раз обняла ее, поцеловала в лоб, глаза, но, та словно каменное изваяние, продолжала хранить упорное молчание, ничем не выказывая своего горя. Юра мужественно перенес прощание. Он понимал, что отныне вся ответственность за жизнь и судьбу сестры и бабушки ложится на его плечи. За какие-то час-два он вдруг почувствовал себя взрослым. Ответственность придавала ему мужества и укрепляла стойкость духа. Только лихорадочный блеск его воспаленных глаз выдавал огромное душевное напряжение. Леночка бросилась в объятия матери, спрятав голову на ее груди, и громко зарыдала. Ее угловатые детские плечики судорожно вздрагивали, а голос дрожал и прерывался от частых и громких всхлипываний.

— Мама, мама родная! Куда вас уводят? Что будет с нами, как будем жить без вас?

Она крепко ухватилась за платье матери и долго ее не отпускала, как бы боясь потерять ее навсегда.

Никогда не забыть мне этой страшной сцены расставания с дочерью, этих страданий ни в чем не повинной детской души.

— Довольно! Ишь, распустила нюни, — сказал Середа и, грубо оторвав девочку от матери, оттолкнул ее в сторону.

Последний прощальный взгляд и… нас увели под конвоем.

Глава III На пути к республиканской Лубянке

Впереди шел Середа, за ним я с Оксаной, а позади нас замыкали шествие милиционеры.

На улицах было пусто. Шаги гулко раздавались в воздухе. Утомленные впечатлениями и событиями предшествующего дня, жители города крепко спали. Было около четырех часов утра. Солнце еще не взошло, но дома, липовая аллея, мимо которой мы шли, тротуары довольно отчетливо уже проступали в неясном свете наступающего дня. Небо было затянуто тучами — шел теплый дождь.

Всю дорогу меня не покидали мрачные мысли. Жуткая сцена расставания с детьми раскаленным железом жгла душу. Невольно вспоминалась картинка из «Хижины дяди Тома». Сидит на земле несчастная семья негров. Толстый самодовольный рабовладелец с кнутом в руке стоит возле нее в ожидании покупателей. Вот они подходят к живому товару. Им нужна двуногая рабочая скотинка. Они ощупывают мускулы, заглядывают в зубы, торгуются с хозяином, бьют по рукам, и, наконец, сделка состоялась. Отец продан в рабство одному фермеру, мать — другому. Несчастные дети в отчаянии протягивают руки к матери, им предстоит навсегда расстаться с родителями, о местопребывании которых они даже не будут знать. Но бич нового хозяина быстро приводит их в чувство, жестокая рука безжалостного властелина с силой отталкивает их от родителей и, как щенят, отшвыривает на землю.

Разве мы не те же негры, судьба которых с такой потрясающей силой описана Бичер-Стоу? Разве не та же участь постигла нашу семью, растоптанную ногами современных рабовладельцев? Разница только в цвете кожи да еще в том, что то происходило много лет назад в колониальной стране, а эти чудовищные злодеяния совершаются в ХХ веке, в стране, называющей себя самой свободной в мире — в стране, управляемой Сталиным.

В горьких размышлениях мы не замечали ни конвоя, ни дождя, проникавшего за шею. Мозг терзали навязчивые мысли: как будут без нас жить дети с бабушкой, кто их накормит, утешит? В доме никаких запасов, кроме четырех килограммов пшена и 10 килограммов сахара, заготовленного для варенья. Недолго на них продержишься. Полученный пятого июня аванс на исходе. Зарплату как окончательный расчет обещали выдать 20 июня, но ее почему-то задержали до 23-го, а тут накануне война и арест, и вот дети остались без денег. Да еще в страшную пору военного времени. Юру заберут в армию, а что же будет делать бедная неопытная девочка без средств к существованию со старой бабушкой на руках? Она умрет от голода! Я был в отчаянии. Ноги мне не повиновались и передвигались тяжело, словно с привязанными гирями. Мы с трудом поднимались по лестнице от Михайловского до Ирининского переулка. Не стало сил идти дальше. Мы остановились.

— Какого черта стали? — заорал Середа.

— Дайте передохнуть!

— Ничего, ничего. Подумаешь, какой Иван Иванович! Он не может идти, небось для преступной деятельности сил хватало, а в тюрьму он, видите ли, идти не может, слабенький очень. Там тебя живо подправят. А ну, пошевеливайся!