Сталинским курсом

Обычно, когда кулинарная самодеятельность бывала в разгаре, берег Баимки представлял красочное зрелище, напоминающее цыганский табор. Там и сям пылали десятки костров. Воздух был насыщен дымом, пахло гарью. Над огнем в черных закопченных котелках варилась какая-то еда. Царило общее веселое оживление. Ожидание, что вот-вот сварится или испечется в золе аппетитная картошка, приятный отдых на лоне природы создавали иллюзию свободной вольной жизни, несмотря на окружение из высокого забора и вышек. Те, кто не возился у костра, сидели на лужайке и проводили время в дружеской беседе.

Вот пришло время пиршества — полдник готов. Компания друзей расселась в кружок на расстеленной на земле дерюге, а главный жрец ритуала уже выгребает из золы и рассыпает прямо посредине кучу горячей печеной картошки. Все с вожделением на нее смотрят. Кто-то развернул тряпицу с солью и… пошел пир на весь мир. С каким наслаждением поедалось это скромное блюдо!

Несколько поодаль лагерная парочка — муж и жена. Они с удовольствием уплетают вкусный пшенный кулеш, пахнущий дымом и заправленный нехитрыми пряностями, а иногда — и салом.

И в это же время в нескольких десятках метров от этих людей, уверенных в том, что они выдюжат, в бараках массами гибнут от дистрофии хроники, тяжелые инвалиды, доходяги. Все это соседствовало друг с другом, уживалось рядом и никого не удивляло. Люди привыкли к смерти, как привыкают к ней на войне. Смерть сотнями выхватывала жертвы, те же, кто был в силе, стойко боролись за жизнь. Эти последние составляли главную основу всей производственной деятельности баимского лагеря.

Между этими наиболее многочисленными группами баимского населения, из которых одна еще держалась на поверхности, а другая корчилась в предсмертных муках, была еще небольшая промежуточная прослойка. Ее составляли люди не совсем ослабевшие, способные самостоятельно передвигаться, не прикованные к постелям хроники. Они могли бы еще работать, зарабатывать пайку хлеба и даже восстановить свое здоровье хотя бы частично. Но, будучи по природе ленивыми, они не хотели трудиться, а предпочитали ходить по мусоркам и рыться в отбросах, выбирать оттуда гнилые листья капусты, картофельные очистки и всякую дрянь, которую тут же и съедали.

Среди этих опустившихся людей были даже профессора, потерявшие человеческий облик. Их презирали, ругали, третировали, высмеивали в глаза и за глаза, шарахались от них, как от прокаженных, но они не обращали никакого внимания на всеобщее и полное презрение и продолжали промышлять на мусорках. По сути, это были люди, потерявшие рассудок. Все они кончали плохо и шли по стопам умирающих дистрофиков.

Глава XLVI Наш оркестр

В баимском лагере я познакомился с Костей Полбиным. Это был страстный любитель музыки. Ему принадлежит честь создания в Баиме симфонического оркестра. Сколачивал он его с большой энергией и настойчивостью на протяжении двух лет.

Костя был блондином, невысокого роста, с продолговатым лицом. Было ему лет тридцать пять. До Баима Полбин находился в заключении на колымских золотых приисках, где отморозил себе пятку, отчего ходил всегда прихрамывая. Когда он потерял трудоспособность, его перевели в Магаданское инвалидное отделение, где находилось больше двадцати тысяч инвалидов. Здесь функционировал великолепный оркестр, укомплектованный профессиональными музыкантами-зеками, работавшими до ареста в основном в Московском и Ленинградском оперных театрах. Руководил этим оркестром видный московский дирижер и композитор (фамилию не помню). В этом оркестре играл и Костя Полбин. Дирижер обратил внимание на способного Костю и приблизил его к себе. Полбин легко освоил игру на многих инструментах и помогал дирижеру в его большой и сложной работе, изучал методы аранжировки, попутно занимаясь теорией музыки. Ноты писал он быстро, четко, выходили они, как напечатанные. Словом, когда его этапировали в Баим, это был вполне подготовленный руководитель небольшого оркестра.

Прибыв в Баим, он не сразу смог развернуть музыкальную деятельность — не было ни подготовленных кадров, ни набора музыкальных инструментов. Но это его не смутило, мысль о музыкальной деятельности его не оставила.

В Баиме его поставили контролером и раздатчиком пищи на общей кухне. В то время (это было в 1942 году) столовая и кухня находились в отдельном бараке, разделенном на две неравные половины: в меньшей была кухня с котлами и подсобными складскими ларями, а в большей — собственно столовая. Последняя только по названию считалась столовой и не была похожа даже на захудалую харчевню, в которой люди сидят за столами, едят, пьют, курят, галдят. Это было большое, пустое, без столов и сидений холодное, не отапливаемое зимой помещение, в котором температура опускалась до десяти и ниже градусов мороза.

Прямо со двора открывалась наружная дверь, и, когда народ валил в столовую, вместе с ним в помещение врывалось морозное облако.