Стальная акула. Немецкая субмарина и ее команда в годы войны. 1939-1945

За обедом Тайхман довольно много выпил. Вегенер рассказывал забавные истории о том, как учился на мичмана. Фрау Вегенер была очень оживленна и пила угрожающе много. С каждым выпитым ею бокалом Тайхман чувствовал себя все более неуютно и боялся, что она выйдет за рамки своей роли, и изо всех сил старался удержать разговор на нейтральных темах. Ему очень жаль, сказал он, что он не проходил мичманскую подготовку в мирное время. Это должно быть очень здорово, а ходить на учебной шхуне — отличный шанс увидеть мир. Но все равно, сказал он, ему нравилась жизнь в учебном лагере — это были беззаботные дни; никакой ответственности; голова пока еще полна радужных надежд, то есть он имел в виду…

— Но согласитесь, что жесткая система обучения выбивает из головы всякие глупые идеи, правда?

— Ты, Эдит, всегда жалела ребят, учившихся в Денхольме.

— Почему ты так думаешь?

— Она сейчас это не признает, но тогда называла меня надсмотрщиком над рабами, потому что я заставлял вас немного попотеть.

Тайхман, не таясь, посмотрел на часы.

— Некоторые мальчики из вашей роты были довольно хрупкими.

— Хрупкие были в третьем взводе. Мы на них сильно не давили, — сказал Вегенер.

— Зато отыгрывались на нас, — заключил Тайхман, чувствуя, что ему надо хоть что-то сказать.

— Если плох первый взвод, то плоха и вся рота.

— Так что, как видите, был человек, который вас жалел, — сказала фрау Вегенер. — А ведь это помогает жить, правда?

Разговор какое-то время вертелся вокруг этой темы.

Она сама это начала, думал Тайхман; сама завела этот разговор. Нет, это началось с того, что она появилась в новом платье. Конечно, ничего плохого в этом платье нет, кроме того, что оно очень красиво. Впрочем, на ней любое платье выглядит красивым. И все-таки она сильно облегчила бы ему жизнь, если бы не надевала его. И ей совсем не стоило так скрещивать ножки. И кроме того, она пьяна…

Но фрау Вегенер не была пьяной. Когда Тайхман отказался наполнить ее бокал, она встала. Прежде чем покинуть комнату, посмотрела ему в глаза, а потом сказала мужу:

— Я бы хотела, чтобы ты сейчас пошел вместе со мной.

— Да, уже поздно, — согласился Вегенер.

Он встал и последовал за ней, вытянув вперед искусственные руки, чтобы не наткнуться на дверь.

— Спасибо, мой муж сам сможет найти дорогу, — запротестовала она, когда Тайхман попытался ему помочь, и, произнося это, она смотрела на своего слепого мужа с таким выражением, что Тайхман сразу понял, что надо уходить. У двери она оглянулась и сказала: — Спокойной ночи, господин Тайхман. — А глаза ее смеялись над ним.

— До свидания, до завтра, — сказал Вегенер.

«Итак, она пьяна. Это случается. Но какая же она сука!

И я ее возьму. Черт с ним, пусть будет, что будет. В любом случае, я сильнее ее. И пока буду делать это, ни о чем не буду думать. Так и надо поступать. Наноси удары, не важно, кому они достанутся. Даже если и сам получишь несколько ударов в ответ. Это цена, которую ты платишь. Самое важное, кто ударит последним. К черту весь этот моральный балласт. Выбрось его за борт. Если не сделаешь этого, ты проиграл. Я возьму ее, я возьму жену калеки, черт побери. Я…»

Он бормотал эту ерунду всю дорогу в свой отель.

А наутро уехал. Он написал записку, в которой сообщал, что получил телеграмму с приказом вернуться на службу. Он послал коридорного с этой запиской на Ридерштейнштрассе с инструкцией купить по дороге цветы, двадцать четыре цветка, не важно каких, но их должно быть двадцать четыре, и все они должны быть красными. Он сможет только понюхать их, подумал он.

Эта мысль не покидала его сознания. И вдруг она повергла его в ярость, но догонять коридорного было уже поздно.

В полдень Тайхман пришел на станцию. Он не козырнул армейскому капитану, огрызнулся, когда тот потребовал у него объяснений, и капитан записал его фамилию. Около станции он чуть не сшиб с ног важного нацистского функционера, но тот лишь выругался.

Когда Тайхман вышел на перрон, поезд уже стоял. Платформа была полна людей, пытавшихся влезть в вагоны.

— Я знала, что ты уедешь, — даже до того, как получила записку.

Когда поезд тронулся, она сказала:

— Не приезжай больше никогда, пожалуйста. Никогда больше, пожалуйста… — И пробежала несколько шагов за поездом.

Глава 15

Тиммлер не пошел с ними в следующий поход. Всякому, кто попадался ему на пути, он показывал письмо из Бюро кинематографии рейха, согласно которому ему было велено явиться в Берлин для написания сценария картины о подводниках.

Ланген, новый инженер-механик, — командир избавился от прежнего — был странным человеком. Его лицо походило на кусок теста, а всегда открытый рот, в сочетании с крупными желтыми лошадиными зубами придавал ему вид дурачка. Впервые встретив его, Тайхман решил, что это портовый грузчик. На Лангене был поношенный выцветший пуловер, не достававший ему до пояса; на голове не было фуражки, волосы всклочены, а брючины напоминали дымовые трубы. Когда Тайхман представился, инженер-механик протянул ему руку размером с сиденье для унитаза и кивнул.