Стальная империя

– Я всегда ратовал за эти новые штуки, – наконец сказал он. – Турбины, нефть в качестве горючего, – он кивнул на идущий впереди танкер, от чьих бортов только что отвалилась пара эсминцев. – Будь у нас радио немецкого образца, мы могли бы вовсе не отсылать «Тезеуса».

– Добавь еще и дальномеры, Джекки, – вздохнул собеседник. – Мало того что их база на крейсерах не меньше десяти футов, тогда как мы довольствуемся четырьмя… Ты обратил внимание на эту странную коробку на том сооружении, что у головного «Пересвета» вместо мачты?

– Разумеется. Надо сказать, силуэт у него теперь довольно уродливый.

– Мне кажется, что русские установили в нее сразу два дальномера. Зачем?

– Поскольку приборы явно вращаются синхронно, русские не могут засекать дистанцию до двух кораблей сразу…

– Зато они смогут одновременно измерять расстояние и до цели, и до всплесков. Ты понимаешь, что это значит?

– Сокращение пристрелки до двух-трех залпов, – отреагировал Джекки. – Не спорю, опасно. Точнее, было бы опасно, если бы их немецкие орудия не были таким дерьмом.

– А ты уверен, что у них в башнях именно немецкие орудия, Джекки? – прищурился собеседник. – Не ты ли мне только что говорил про сюрпризы?

Джекки надвинул фуражку на самые глаза и вздохнул.

– Мне очень хочется прервать погоню и отправиться в Англию, – медленно сказал он, – но мы пойдем за ними до тех пор, пока они не зайдут в какой-нибудь порт. Хотя я не припомню ни одного, чтобы где-нибудь в Южной Америке можно было достать тридцать тысяч тонн угля. Затем попробуем натравить на них пару «Диадем» – это действительно хорошая идея…

– Я тоже надеюсь на это, Джекки, и ненавижу сюрпризы не меньше тебя.

8 февраля 1902. Томск. Народный дом

Столыпинский литерный № 2 после Златоуста уже не летел по Транссибу, расталкивая товарняки по разъездам и тупикам, а медленно полз, останавливаясь почти на каждом полустанке. Десанты инженеров и чиновников растекались по новостройкам. Технические специалисты спешили в мастерские, где ещё невыветрившийся аромат недавно обработанного строительного леса смешивался с острым запахом машинного масла. Врачи осматривали госпитали, от которых за версту несло карболкой. Потом все вместе интересовались бесконечными рядами новеньких крестьянских пятистенок, где от мест зимовок домашней живности ощутимо пахло навозом. И конечно, всех интересовали Народные дома по проекту Франца (Фёдора) Осиповича Шехтеля – Моцарта русской архитектуры с его знаменитым неорусским стилем. Закончить такую красоту за неполный год было решительно невозможно. Проект Народного дома, составленный в 1897 году по просьбе друга архитектора Антона Павловича Чехова, предусматривал строительство монументального эллипсовидного здания, включавшего театр, библиотеку, читальню, аудитории для занятий, лекторий, магазины и чайные, всё, чего так не хватает в провинции для ощущения причастности к цивилизации.

Главное внимание правительственной комиссии было приковано к новым индустриальным объектам. Транссиб за неполный год оказался увешан ими, как новогодняя ёлка – игрушками. Большая часть зданий была еще не закончена, поэтому ревизии подлежало закупленное для строящихся заводов производственное оборудование, условия его хранения, готовность к монтажу и пуску.

Полномочия на пресечение бардака и бесхозяйственности у комиссии имелись самые широкие, и её двухнедельный путь уже был увенчан шлейфом жертв среди начальников и охранников складов, их родственников, деловых партнеров, успевших разукомлектовать и растащить вверенное им ценнейшее заводское оборудование. Ленин на собраниях и совещаниях уже сорвал голос, убеждая членов комиссии в тщетности индивидуальных репрессий и необходимости коренного изменения социального строя на социалистический. Тогда, по мнению оратора, всякие хищения государственной собственности будут исключены напрочь. Столыпин мрачнел, скрипел зубами и подписывал постановления о привлечении к суду очередных казнокрадов. А тем временем под гнетом наблюдаемого безобразия ленинские идеи в политической комиссии всё больше овладевали массами, заканчиваясь весьма приметными дискуссиями.

– Эта птица не взлетит, – уверенно произнес Николай Васильевич Верещагин[67], разглядывая Устав коллективного хозяйства, над которым всю ночь корпел Балакшин после длительных консультаций с марксистами, – вы ей одно крыло начисто отрезали.

Инициативное собрание шумно выдохнуло, неделю поломав голову над вопросом, как выполнить поручение императора и что можно предложить крестьянам, чтобы производительность их труда росла, а социальное напряжение в русской деревне снижалось и хозяйства на селе укрупнялись.