Стальная империя

– Император. Прямо перед той самой трагедией. Он говорил, что мы заиграемся в политиканство и однажды, двадцать второго… В воскресенье… В четыре утра… Он пытался предупредить нас. А мы…

В помещении прекратилось даже щелканье телеграфного аппарата. Собравшиеся смущенно переглядывались, как будто то, уже забытое совещание состоялось буквально вчера, и все они были участниками парада постыдного неверия, погубившего, как всем казалось, последнего монарха империи.

– Уважаемое собрание, прошу прощения, – прервал тишину глухой голос с кавказским акцентом, – есть мнение, что требуется прежде всего принять незамедлительные меры по парированию угрозы. Виноватых мы можем поискать позже.

– Надо поднять войска по тревоге. Но следует передать, что возможна провокация со стороны кайзера и поддаваться на нее ни в коем случае нельзя!

– Вздор, – отрезал генерал Леш. Во-первых, это хуже, чем не передавать никакого сигнала. Командиры и начальники на местах сочтут, что мы сами не знаем, что происходит, и растеряются. Это наложится на бардак, неизбежный при переходе от мирного времени к военному, и германцы возьмут нас тепленькими.

– А во-вторых, – заметил тот самый старый еврей, при одном взгляде которого вытягивались во фрунт все офицеры разведки, – озвученные здесь перемещения германских войск и войск их союзников – это немного дороговато для простой провокации.

– В соответствии с регламентом, – снова подал голос генеральный секретарь Главного Политического Управления, – предлагаю Комитету издать приказ по Армии и Флоту: подняться по боевой тревоге и быть готовым всеми силами отразить нападение Германского Рейха, которое должно состояться завтра, двадцать второго июня тысяча девятьсот тринадцатого года, в четыре часа утра. Великая страна, оставленная нам в наследство, стоит того, чтобы сделать всё необходимое для её защиты, даже если тревога окажется ложной. Наше дело правое, товарищи. Враг будет разбит. Победа будет за нами.

* * *

– На аэродром, – сухо бросил водителю генеральный секретарь ГПУ, устраиваясь на кожаном кресле Руссо-балта и не сводя при этом глаз со здания Ставки Верховного главнокомандования. Только когда стены Кремля исчезли за поворотом, он разжал кулак с талисманом – маленьким перламутровым крестиком, врученным императором во время их единственной встречи на награждении героев битвы в Персидском заливе. В тот день последний монарх империи остановился напротив него, только что выписанного из госпиталя, худого и несуразного, в новой, плохо подогнанной форме, сидевшей мешком, скользнул взглядом по искалеченной левой руке и нашивке за ранение, покачал головой, долго пронизывал его своим стальным взором глаза в глаза, а потом вдруг обратился по-грузински:

– Как чувствуешь себя, Сосо?

– Уже лучше, спасибо, батоно, – автоматически ответил Иосиф, удивленный домашним обращением и не поняв причины такого повышенного внимания к своей персоне.

– А мама? – ещё более неожиданно и совсем тихо спросил император, – как себя чувствует мама? Ты давно ее видел?…

– С мамой всё в порядке, спасибо, – сконфуженно ответил молодой кавказец, замечая, что на них уже начинают коситься все присутствующие, – она недавно ко мне приезжала, привезла чурчхелу…

– Это хорошо, – неожиданно широко улыбнулся император, думая, как показалось Иосифу, о чем-то своем, – это очень хорошо…

Он уже сделал шаг в сторону, а потом неожиданно развернулся и уже по-русски произнес нормальным громким голосом:

– Чем собираешься заниматься дальше, герой?

– Морской артиллерией, – заученно выпалил Иосиф, сотни раз думавший о дальнейшем образовании, и опять был сбит с толку неожиданным вопросом:

– А что по этому поводу говорит мама?

– Мама? – вздёрнул брови Сосо, – мама говорит “Лучше бы ты стал священником!”

Император вернулся обратно, еще раз пронзил собеседника своим металлическим взглядом и также тихо, как в начале разговора, но отчётливо произнес:

– Надо слушать маму, бичо!

– Я подумаю, – упрямо наклонив голову, пробормотал молодой кавказец, хотя в глубине души понял, что его судьба только что сделала уверенный поворот.

– Подумай, – согласился император и вложил в ладонь этот перламутровый крестик, – это вам с мамой… лично от меня…

* * *