Стальная хватка империи

– Отходим, – принял решение кэптэн Рис. – Русские расстреляли все торпеды, а их броненосцы вряд ли дадут больше десяти узлов, тогда как наши все еще на двенадцати. Находясь на дне, мы не сможем помочь ни туркам, ни Персидской эскадре.

Будь адмирал Фишер в строю, командир «Коллингвуда» не решился бы противостоять его харизме, но Джеки, получивший по затылку вырванным при взрыве куском палубного настила, находился в корабельном госпитале, а значит, он, Уильям Стоукс Рис, имел право действовать по своему усмотрению.

* * *

– Броненосец, – прищурился командир «Миноги», злой и расстроенный из-за неудавшейся утром атаки. – Британец. Типа «Адмирал». Один. Видимо, что-то у него не так. Боевая тревога! Срочное погружение!

– К проходу пойдет, Павел Петрович? – поинтересовался минный офицер. – К протраленному?

– А куда ж ему еще? Там-то мы его и подождем. Дестройеров я при нем не вижу. Никуда он от нас не денется. Всеми четырьмя будем его бить, чтобы наверняка!

* * *

– Шлюпки на воду! Машинную команду и всех прочих – наверх! – распоряжался капитан Рис. – Адмирала – в катер!

Наглая русская лодка, всадившая в «Коллингвуд» целых две торпеды в дополнение к полученной от «Двенадцати апостолов», всплыла достаточно благоразумным образом – в полутора милях от последнего броненосца британской Черноморской эскадры. Один из подводников вытащил на палубу здоровенный фотоаппарат на складной треноге и сделал несколько снимков.

Уже потом, когда «Коллингвуд» лег на бок и, соответственно, не мог вести огонь даже из трехфунтовок, русские приблизились и сбросили пару складных шлюпок, после чего удалились в направлении Севастополя. Две эти шлюпки, два катера, полубаркас, ялик и четыре вельбота были единственными британскими судами, вернувшимися обратно в Босфор.

Два уцелевших в бою дестройера разной степени поврежденности, преследуемые «Алмазом», выбросились на берег в Кефкене. Третий почти прорвался, но подорвался на мине на входе в пролив, еще один интернировался в болгарском Бургасе и последний – в Констанце. Слухи распространялись быстро, и волнения команд на турецких броненосцах «Гамадие» и «Мессудие» удалось подавить с большим трудом.

В самой Британии с некоторой озабоченностью, не переходящей грань пристойности, вспоминали времена Непобедимой армады и Трафальгара. Впервые за столетие море было не защитой берегов Альбиона, а дорогой, по которой на острова могли прийти безжалостные захватчики…

* * *

Адмирал Фёлькерзам так и не ступил с триумфом на берег: сердечный приступ настиг его в тот момент, когда он осознал, что помимо уходящего «Коллингвуда» и улепетывающих миноносцев врагов у него не осталось. Русская эскадра с полностью расстрелянными погребами, израненная, обожженная пожарами, залитая потом и кровью ополовиненных экипажей, сидящая по клюзы в воде, но все еще живая и грозная, возвращалась в Севастополь с победой, потеряв в бою всех адмиралов.

Узнав об этом, Император Всероссийский Николай II непроизвольно сломал в кулаке мундштук своей любимой трубки.

Эдмон Ротшильд в Москве

Барон Ротшильд держался очень хорошо – на твердую четверку! Все-таки воспитание и опыт финансиста обязывали. Но по стреляющим глазам и плотно сжатым пальцам на набалдашнике трости угадывались волнение и некоторая растерянность, свойственные любому человеку, попавшему в непривычную обстановку и испытывающему жестокий психологический дискомфорт из-за несоответствия представлений о том, что он должен видеть, и действительностью.

В данном случае внешний вид Ставки Верховного главнокомандования России явно диссонировал с представлением о том, как должен выглядеть двор российского монарха, ведь его роскошь была притчей во всех европейских языцех. Вместо старательно прикидывающихся мебелью лакеев, пышных нарядов камердинеров и роскошных хвостов фрейлин – абсолютно нетипичные для начала XX века три кордона охраны, работающих по непонятному алгоритму, кожаные куртки необычных охранников, женские военные мундиры, полувоенный простоватый френч самого монарха и такая же скромная одежда его свиты.

Вся атмосфера и близко не напоминала традиционную, привычную, заставляя Ротшильда нервничать и сбиваться с делового настроя. Первая встреча в Баку почти полтора года назад была слишком краткой и походной для обеих сторон. Служебный антураж жизни русского царя финансист видел впервые, и он никак не укладывался в распространенный имидж и сформированный стереотип.

– Срочность, с какой вы, уважаемый барон, запросили аудиенции, говорит об экстраординарности сведений, имеющихся у вас, или о резком изменении обстоятельств, с коими вы столкнулись? – взял на себя инициативу император, пригласив финансиста присесть за длинный стол совещаний, накрытый зеленым сукном.

– И то и другое, ваше величество, – слегка наклонил голову Ротшильд. – Но прежде всего мне хотелось бы выразить свое восхищение победами русского флота, весьма неожиданными, надо сказать, для всей Европы…