Стальная Крыса отправляется в ад

Поистине олимпийская скука привела к расцвету на Луссуозо спорта, эскапизма и всевозможных религиозных культов. Магистра Фэньюимаду приглашали на различные приемы и званые вечера, с гипнотизмом его проповедей соперничал только магнетизм его глаз. Праздношатающиеся дамы нет-нет да и заглядывали в Храм Вечной Истины, очень многие становились завсегдатаями. И Вивилия вполне доходчиво объяснила почему.

— Его религия, как и любая другая, дает утешение, но дело не столько в утешении, как в обещании вечного блаженства. Впрочем, у него и проповеди интересны, уж поверьте. Все лучше, чем ежедневная телемуть. А проповедует он вот что. Тому, кто часто ходит в Храм, истово молится и охотно жертвует, предоставляется возможность заглянуть в рай.

— В рай? — Я торопливо перерывал свои познания в рудиментарной теологии.

— В рай. Да неужели ты о нем ничего не слышал? Неужели в твоей религии…

— Папа атеист, — сказал Джеймс. — Как и все мы, диГризы.

Вивилия многозначительно усмехнулась.

— Что ж, не мне вас судить. В наш век реализма и социального равенства таких, как вы, большинство. Но у этой медали есть и оборотная сторона — обожествление рутины, возведение прагматизма в культ. Тоска смертная. Поэтому нет ничего странного в том, что самые чувствительные из нас ищут высший смысл бытия…

Наступил мой черед многозначительно усмехнуться. Но снисходительная Вивилия притворилась, что не заметила.

— Мне бы не пришлось этого объяснять, если бы ты прилежнее учился в школе и не прогуливал уроки прикладной теологии. После смерти все мы попадем на небеса, и тот, кто при жизни вел себя хорошо, получит в награду вечное блаженство. Те же, кто вел себя плохо, отправятся в ад — на вечные страшные муки. Я понимаю, все это выглядит слишком упрощенно и нелогично. Так показалось и мне, и всем остальным девушкам, когда мы впервые услышали о небесах и преисподней. Однако возможность побывать в этих местах, по крайней мере, с кратким визитом, придает им весомость и осязаемость. После того, как я сама там побывала, у меня основательно поубавилось недоверия.

— Гипноз, — предположил я.

— Ха! Джимми, это же слово я услышала от Анжелины. Она тоже поджимала губы и фыркала, точь-в-точь как ты. А я ей на это ответила, что все мои подруги, побывавшие в раю, пережили в точности те же ощущения, что и я. Уж поверь, я способна отличить гипнотическое наваждение от реальности. Нет, это был вовсе не транс. Не могу описать сам перенос в рай, но я там была, честное слово. Одной рукой магистр Фэньюимаду держал меня, а другой эту редкостную тупицу Роузбадд. Она слишком бедна умом, чтобы ее можно было загипнотизировать. Но в раю мы видели друг друга, и у нас остались схожие впечатления. Там так чудесно, так красиво — даже слов не подобрать. И… здорово воодушевляет. — Она запнулась и покрылась легким румянцем. Воодушевление было не в ее стиле.

— Анжелина тоже побывала в раю? — спросил я. — Мне она ни о чем подобном не рассказывала.

— Я тоже ни о чем подобном не могу рассказать. Не имею привычки совать нос в чужие дела.

Она притворилась, будто не заметила моей поднятой брови. Я понял, что ничего нового здесь не узнаю. Сейчас она скажет: «Вы и сами могли бы увидеть рай, если бы верили». Не женщина, а твердыня веры.

Она вдруг резко сменила тему — предложила Джеймсу взглянуть на дом и взяла его под руку. Я вдруг почувствовал себя третьим лишним. Отпускать моего сына за здорово живешь она явно не собиралась, но, к счастью, из космопорта позвонил Боливар, и нам не пришлось искать повод для бегства.

По пути в космопорт я вдруг поймал себя на том, что скалю зубы и все сильнее злюсь.

— Р-р-р-р! — сказал я наконец.

— Недурной рык, папа. Нельзя ли узнать его причину?

— Можно. Джеймс, я в ярости. Слишком много загадок, и одна из них загадочнее всех. Меня уже с души воротит от этого пройдохи и его липовой церкви.

— А мне казалось, к жуликам и проходимцам ты снисходителен.

— Снисходителен, но лишь при условии, что они надувают богатых. Я никогда не обжуливал вдов, сирот и вообще всех тех, кто не смог бы этого пережить. И к тому же я иду на преступление только ради денег. Ради старых добрых зелененьких и желтеньких, ради хрустящих и звенящих красотулечек.

— Я все понял. — На лице Джеймса появилась свирепая, под стать моей, улыбка. — Ты — за чистое, высоконравственное мошенничество. За то, чтобы отнимать деньги у богатых и отдавать их не столь богатым. В частности, тебе. И чтобы никто не страдал от этой процедуры.