Стальная Крыса поет блюз

- Успеешь насидеться, папаша. Тут только этим и занимаются. Сначала познакомься с начальством.

И он повлек меня, несмотря на вялое сопротивление, дальше по коридору, к массивной стальной двери и громко постучал. Колени мои подгибались, я ловил воздух ртом. На стене висело зеркало с увещевающей табличкой:

ПОСМОТРИ-КА, УБЕДИСЬ:

АККУРАТЕН ЛИ И ЧИСТ?

А КОГДА ТЫ НОГИ МЫЛ?

МОЖЕТ, ВОВСЕ ПОЗАБЫЛ?

- Не помню… - дрогнувшим голосом признался я, с трепетом и отвращением глядя на собственное отражение: жиденькие седые волосенки спутаны и торчат клочьями, с отвисшей нижней губы тянется ниточка мутной слюны, бледную кожу избороздили морщины, глаза покраснели, взгляд жалкий, как у дворняги. Несимпатичное зрелище, что и говорить.

Тут загорелась зеленая лампочка, замок щелкнул, дверь открылась, и мой провожатый, подтолкнув меня мясистой ладонью, приказал:

- Заходи!

Я споткнулся и с трудом восстановил равновесие. Позади хлопнула дверь. Передо мной сидел, склонившись над толстой папкой, похожий на небритого верблюда тюремщик.

- Твоя папка. - Он поднял голову и мрачно поглядел на меня. - Личное дело преступника. Джеймс ди Гриз, он же Стальная Крыса. - Безразмерные губы изогнулись в некоем подобии улыбки. - Где уж там стальная - просто ржавая.

Он радостно заухал над своей пресной шуткой, оскалив длинные зубы.

- Все попадают ко мне, Ржавая Крыса. В конце концов, все предстают перед начальником тюрьмы Сакксом. Как ни бегай, как ни хоронись, все равно попадешь ко мне. Даже самый хитроумный преступник со временем стареет, начинает хуже соображать и совершает одну-единственную ошибочку, необходимую для того, чтобы его поймали и отправили в Каторжную тюрьму последнего отбывания - таково официальное название. А знаешь, как ее называют в народе?..

- Адский Предбанник! - слова помимо моей воли соскользнули с губ и липким комком упали на пол.

- Знаешь. Да только так ее называют снаружи. Войти сюда можно, а вот обратно - ни-ни. Здесь мы не пользуемся этим замысловатым названием, у нас есть другое, получше. Просто Чистило - вроде как уменьшительное от Чистилища, если ты не понял. А данное слово означает место, где муками искупают…

- Мне надо в туалет, - просипел я, скрестив ноги и крепко их сжав. Его оскал стал еще шире.

- Все вы, старые клячи, только об одном и думаете. - Он надавил на кнопку, и дверь позади меня со скрежетом распахнулась. - Боггер покажет, где сортир, а потом отведет тебя на медосмотр. Мы будем следить, ди Гриз, чтобы ты пребывал в хорошей форме и долго еще мог наслаждаться нашим гостеприимством.

Плетясь по коридору, я слышал за спиной издевательский смех. Не могу сказать, что подобный прием так уж меня поразил.

То же можно сказать и про медосмотр - дебелые скучающие садисты-тюремщики раздели меня донага, потом прикрыли выпирающие из-под кожи ребра ветхим серым халатиком и начали таскать от одного диагностического аппарата к другому, не обращая внимания на мои протесты и хныканье. Результаты небрежно комментировались.

- В бедре стержень. Вроде бы старый.

- Не такой старый, как эти пластиковые суставы. Да, древняя кляча изрядно побегала на своем веку.

- Доку этот экземпляр понравится: в легких затемнения - туберкулез, пневмосклероз или что-нибудь в этом роде.

- Еще не кончили? - поинтересовался Боггер, явившись внезапно, как жуткое воспоминание.

- Кончили. Он весь твой, Боггер. Забирай. Прижимая скомканную одежду к груди, я зябко переступал босыми ногами по холодному полу, а он волок меня за собой. Затем впихнул в камеру. Невзирая на слабое сопротивление, Боггер отнял у меня одежду, вытряхнул содержимое из карманов, швырнул на кровать грубую тюремную робу и пару шлепанцев.

- Обед в шесть. Двери отпираются за минуту до этого. Опоздаешь - останешься голодным.

Лязг захлопнувшейся двери оборвал его гнусный смешок.

Дрожа и поеживаясь, я присел на кровать и спрятал лицо в ладонях, являя собой жалкое зрелище для наблюдателя, следившего за мной через замаскированные объективы. Вот и пришел конец гордому, хоть и преступному человеку. Я - просто обреченный столетний старец, подошедший к последней черте.

Чего они не могли разглядеть сквозь заслонившие лицо ладони - так это мимолетной счастливой и довольной усмешки. Я таки добился своего!

Но когда я поднял лицо, от ухмылки не осталось и следа, а губы мои опять тряслись.

Пластиковое стеклышко моих дешевых часов было так исцарапано, что цифры удавалось разглядеть лишь с большим трудом. Я поднес их к свету и принялся вглядываться, пыхтя от усердия. Наконец, мне удалось разобрать, который час.

- Обед в шесть, Боженьки мои! Надо выходить, как только дверь откроется.

Прошаркав к двери, я сразу после щелчка замка распахнул ее и заплетающейся походкой вывалился в коридор.