Стальная метель

— Могут обвинить меня в краже коней. Если застанут за игрой.

— Я буду рядом, — сказал Холк. — Объясню, что и как.

Он сгрёб остаток денег в горсть и позвал Никодима.

Никодим принял деньги не считая.

— Остальное завтра, — сказал Холк.

Никодим кивнул.

— Прошу к ужину, — сказал он.

Ний встал не просто поздно, а очень поздно. Он уже забыл, каково это — спать на настоящем ложе под настоящей крышей после ужина и тёплой ванны. Его ждала чистая простая алпанская одежда — шерстяные штаны и рубаха с затягивающейся горловиной, овчинная безрукавка, толстые вязаные чулки до колен, войлочные сапоги без голенищ с задранными носами, украшенные вышивкой. Собственная его верхняя одежда висела тут же, почищенная и заштопанная. Он надел подсменок и подумал, что если всё пойдёт как должно, на обратный путь следует прикупить хотя бы ещё одни кожаные штаны — старые долго не протянут… да и сапоги тоже.

Не строй планы, тут же оборвал он себя, это не к добру. Ангра Маинью подслушивает тебя…

Шея чесалась, он потрогал. На месте надоевшей уже коросты была тонкая новая кожица.

Ну, хоть это хорошо…

Он сел на пол, положив на колени руки, и постарался расслабиться. Во сне происходило что-то важное, и сейчас надо постараться вспомнить, что именно.

…он снова шёл по ряду златокузнецов, шёл быстро, уверенно и зло, и не видел, но чувствовал, что остальные с трудом поспевают за ним, факел в руке, пропитанный каменным маслом, горел чадно, с него срывались огненные капли, ломайте ворота, кричал кто-то, в ворота ударили бревном, они распахнулись, от удара дубины упала собака, чьи-то искажённые яростью лица и чьи-то лица, искажённые страхом, слюдяные окна разлетаются в мелкие дребезги, в доме вспыхивает пока ещё ленивое пламя, мелькают деревья, чьи-то спины впереди, а потом он начинает видеть всё происходящее сверху, да, он сидит на дереве, обхватив ствол, а внизу мечутся люди и тени, а из окон языки огня, и на стенах остаётся жирная копоть, и вот утро, и никого, и только пахнет горелым мясом, страшно пахнет горелым мясом, горелым мясом…

Ний открыл глаза, прогоняя видение. Его трясло.

Он вышел в общую комнату. За низким писарским столиком сгорбился Холк и тщательно выводил тростниковым стилом мелкие знаки на клочке шёлка. Увидев Ния, он молча кивнул и вернулся к своему занятию. Потом оторвался от письма.

— Что-то случилось?

— Где?

— С тобой. У тебя перевёрнутое лицо.

— Да не знаю… — пробормотал Ний. — Вчера попробовал найти дом, где жил. А его нет. То есть дом есть, нет хозяина…

— И что?

— Очень давно нет. Тридцать лет или больше… В общем, не нравится мне это.

Холк помолчал.

— Пойдём поедим, — сказал он наконец. — Никодима сегодня долго не будет.

— Ты говорил, тебе надо написать какое-то письмо по-гречески?

— Уже не надо. Всё переменилось… Всё стало яснее — и уже совершенно непонятно, что делать дальше. Впрочем, это только моя забота.

Они перекусили холодным мясом с лепёшками и выпили по чаше горячего вина. Тяжёлые мысли о прошлом на время оставили Ния в покое. Он снова вернулся в своё ложе и долго лежал, накапливая негу в запас.

Когда пришёл назначенный час, он оделся так, чтобы можно было не возвращаться. На всякий случай. Сунул тяжёлый кошель за пазуху и, взяв коня в повод, пошёл к игорному дому. Холк уже был там — притворялся, что увлечён шатрангом.

Через несколько лепт появился и соперник Ния с доской под мышкой и зарами в мешке. Им освободили пространство. За спиной соперника стоял слуга — как две капли воды похожий на слугу Никодима, только одноглазый.

Зрители, зная о вчерашнем, живо делали ставки на игроков. Ний догадывался, что скоро и Холк подойдёт сюда с этой же целью.

Игра поначалу у Ния не задалась, кости падали неудачно. Но где-то к середине партии он догнал соперника, потом немного обогнал — а потом снова пошли падать единицы и двойки. Ний проиграл (публика заворчала), сдвинул проигрыш победителю и выложил двадцать монет. Соперник ответил.

Эту партию Ний выиграл без труда — теперь ему везло при бросках; противник ворчал на кости, дул на них, но ничего не помогало. Ний построил свой «дом», когда у того ещё четыре зары были в пути.

Расставили по новой, соперник положил тридцать монет, Ний тоже положил тридцать, но потом сделал движение, как будто двигает ещё десять, и посмотрел вопросительно. Соперник кивнул и увеличил до сорока.

Эта партия шла неровно, вперёд вырывался то один, то другой, потом долго казалось, что Ний отстаёт — но он сумел выстроить «длинную лестницу» и закончил «дом» тогда, когда зара противника была на одно поле от цели. Публика восхищённо загудела.

— Хватит? — спросил Ний.

— Отыгрываюсь, — глухо прорычал противник.

Он не глядя протянул руку назад, и слуга вложил в неё ещё один кошель.

Ний вздохнул.

Сказать прямо, он очень устал. Голова гудела, над правым глазом будто упорная маленькая птичка долбила клювом в череп изнутри, пытаясь вырваться…

— Хорошо, — сказал он. — Но последнюю. И давай немного передохнём.