Стальное сердце

– Как я уже говорил, – продолжает О’Фаррелл, – все мы должны вносить вклад в победу. Но как прокормить столько пленных и себя при этом не обделить? Вот я и поговорил с майором Бейтсом, и он согласен выделить нескольких человек – пусть приходят в Керкуолл, помогают на фермах и все такое…

– Вы в своем уме? – слышен голос. – Чтоб иностранцы на моей земле работали…

– Вас никто и не принуждает, Джордж, – перебивает О’Фаррелл. – Но забор у вас не чинен, и поле в этом году засеять некому, сыновья-то на фронте.

Джордж хмурится, но не находит что возразить.

И через полчаса, к концу собрания, у Джона О’Фаррелла готов список работ для пленных, который он утром отнесет майору Бейтсу; недовольства в зале как не бывало – они же не дураки, разве кто откажется от помощи? И все равно людей надо подготовить. Лишь бы никто не попался в ловушку, не стал бы слепо доверять чужакам, что будут работать на их земле.

Дома женщины будут крепко целовать спящих детей, обещая их оберегать. Старики – дряхлые, тщедушные – достанут ножи для чистки рыбы, для обработки копыт. Тьма наполнится скрежетом стали о камень.

Конец января 1942

Чезаре

После многочисленных взрывов скальных пород на острове образовался карьер. Возле него охранники то и дело покрикивают на пленных: разойдитесь, спускайтесь, ну же, бегом, чертовы макаронники!

Слова этого Чезаре прежде не слыхал, но понятно, что так охрана называет итальянцев, и означает это не только национальность. Еще это значит чужак. Идиот. Скотина.

Чезаре ложится на землю рядом с Джино и, прикрыв уши ладонями, считает. Он уже привык к раскатам, к тому, что содрогается земля и дрожь долго еще отдается в теле, – даже много часов спустя, когда он копает, ест, засыпает, сердце бьется неровно, дыхание прерывается.

Он словно очутился вне времени. По утрам, когда они вскакивают с коек и идут на перекличку, на улице серо и промозгло. Темно. Кажется, что постоянно темно. Когда они строятся во дворе, пошатываясь спросонья, будто их подняли среди ночи, и ждут, когда их пересчитают дубинкой по головам, Чезаре душит страх, что тьма сгустилась навеки. Больше не взойдет солнце, и не выбраться им из этого холодного края, так и сгинут здесь, забытые всеми.

Здесь они отрезаны от мира, зависли на краю земли, того гляди сорвутся в никуда.

Когда солнце расправляет бледно-розовые пальцы, узники оживляются, затягивают песни, что пели в родном краю девушки, когда молотили зерно. Бросив лопаты, обращают они лица к солнцу, пока охранник не рявкнет: а ну копайте, чтоб вас!

Вечером в бараке они встают на колени и молятся. Чезаре вместе со всеми повторяет слова молитвы. За всю жизнь он ни разу не усомнился в Боге, но, очутившись в таком месте, волей-неволей начнешь сомневаться.

Днем он добывает камни и грузит в тачку, а Джино их ссыпает в кузов грузовика. Когда Чезаре устает, они меняются местами. Охранники выкрикивают приказы, а узники нехотя подчиняются – те, кто не понимает по-английски, повторяют действия за остальными. Замешкаешься – охранники с дубинками тут как тут.

Однажды утром на исходе января, спустя две недели после прибытия на остров, Чезаре пытается выкопать булыжник, но тот не поддается. Слишком тяжелый, вдобавок острый, едва держится на лопате. Руки сводит от напряжения, и Чезаре приходит в голову, что если уронить булыжник на ногу, не придется больше копать. По утрам, во время переклички, он заглядывал в лагерный лазарет и мельком видел ровные ряды кроватей, а две печурки обдавали его теплом.

Глядя на неустойчивый камень, Чезаре представляет, как тот сорвется с лопаты, раздробит ему ногу. Боль. Тепло. Отдых.

Он поворачивает лопату боком, и камень соскальзывает, слышен крик, рядом оказывается вдруг Джино, хватает его за руку. Камень падает сразу на две ноги, его и Джино.

Полсекунды, полвздоха. Боль невыносимая. Чезаре слышит вопли – свои, Джино, затем крик охранника; его поднимают с земли, он и сам не заметил, как упал. Охранник что-то орет ему в лицо, и Чезаре не сразу понимает.

– Пусти! Покажи.

Охранник пытается разжать руки Чезаре, но Чезаре не дает, ему хочется покрепче уцепиться за эту боль, помешать ей ускользнуть сквозь пальцы. Кто-то отводит в сторону его руку, охранник смотрит на покореженный башмак и, ругнувшись, поворачивается к Джино, который так и лежит на земле, сжавшись в комок.

– Вот черт! – кричит охранник. Судя по тому, как выглядит ботинок, ступня у Джино должна быть всмятку. – В лазарет обоих.

Чезаре подхватывают под руки, с одной стороны Антонио, с другой Марко, тот самый, что назвал Чезаре предателем, когда он начал переводить приказы охранника. С тех пор Марко иногда посматривал на Чезаре косо, но больше не угрожал и в драку не лез – они вместе копали, вместе мерзли, делили черствый хлеб и жидкий суп. Если Марко катил мимо Чезаре свою тачку, они обменивались понимающими взглядами.

Сейчас он держит Чезаре за плечи, обдавая его едким запахом пота.

Ступню пронизывает боль. Рядом стонет Джино. Ботинок у него смят, набух черной кровью. Чезаре отводит взгляд.