Стальное сердце

И у ворот, когда перед ним вырастает хмурый часовой, Чезаре вздрагивает от неожиданности.

– Ты где шлялся? Кто тебя отпустил?

– Я… майор Бейтс разрешил починить крышу девушкам.

– Каким таким девушкам? – Часовой стоит с дубинкой наперевес, и Чезаре вдруг понимает, что во дворе они одни. Охранник может с ним сделать все что угодно, свидетелей не будет.

Маклауд. Неожиданно всплывает фамилия, и Чезаре захлестывает гнев, как тогда, в столовой, когда тот выхватил у него листок с именами.

Чезаре никнет головой.

– Девушки живут на холме. Дом у них старый. Крыша сломана. Майор Бейтс меня отпустил…

– Майор Бейтс? Майор Бейтс, наверное, не знает, что ты мне нужен в каменоломне? Скажу ему. – Маклауд хмурит брови. – Где башку расшиб?

– Упал, – объясняет Чезаре. – Но… Мне надо крышу чинить и…

– Делай, как я сказал. Жду после обеда в карьере.

– Но…

– Никаких «но»! – Маклауд подается вперед, к самому лицу Чезаре, и Чезаре, ничего не видя, кроме его глаз, знает, что в руке у охранника дубинка, чувствует, как Маклауд весь подобрался, словно охотничий пес, почуявший зайца.

Чезаре замирает.

– Девушка… как ее зовут, Кон? Она больна. Я… обещал ей лекарство.

Брови часового ползут вверх.

– Кон больна? Ну так я ей достану лекарство. И сам отнесу.

Маклауд улыбается лениво, без теплоты. Чезаре вспоминается лязг лопат о камни в карьере, грубые окрики охранников, вспоминается чувство сразу после удара дубинкой, когда ждешь боли, но не знаешь, насколько сильной она будет.

Под взглядом часового Чезаре, развернувшись, идет в столовую; плечи его поникли, а внутри клокочет ледяной гнев.

Дороти

Я соскребаю ложкой со дна кастрюли пригоревшую овсянку и сквозь голос Кон прислушиваюсь, не донесутся ли шаги, стук в дверь, – это значит, что Чезаре вернулся, Кон спасена и мне не придется оставлять ее одну и плыть в Керкуолл.

Впервые на моей памяти она так ослабела. Из нас двоих она всегда была сильнее, увереннее, всегда решала, как нам поступать. Это она уговорила меня перебраться сюда, на остров. Помню, как мы с ней перевозили в лодке раненых с «Ройял Оука» в укромную бухточку, где никому из Керкуолла нас не найти. Помню ужас в ее глазах, когда она прижимала пальто к лицу того умирающего. Помню, как она ходила молчаливая, испуганная, будто сама не верила, что сотворила такое.

А теперь она кашляет, сипит и еле держится на ногах. Я то и дело выглядываю в окно, не идет ли Чезаре.

Но прошел уже не один час, солнце почти закатилось, а Чезаре все нет.

– Я же тебе говорила, – начинает Кон. – Говорила, не надейся. Я и без лекарств поправлюсь, ни к чему тебе плыть в Керкуолл. – Она снова заходится кашлем.

Овсянка пришкварилась ко дну кастрюли, превратилась в черное месиво. Сердито вздохнув, бросаю посудину в таз. Кон вздрагивает, давится кашлем.

– Прости, – говорю я. Подбегаю к ней, глажу по спине, протираю влажной губкой лоб.

Когда приступ кашля стихает, я подхожу к окну и, отдернув парусину, выглядываю на улицу. Огни в лагере еще светятся, мелькают тени людей, но близок час затемнения, и лагерь вот-вот погрузится во мрак. И опять ночь напролет надо лежать в темноте, считать хриплые вдохи Кон, держать ее за руку, когда она кашляет, гладить по голове, пока она не уснет.

Час спустя в дверь тихонько стучат – осторожно, будто Чезаре боится нас разбудить.

Слава тебе господи! Бросаюсь к двери, распахиваю настежь.

На пороге Энгус Маклауд.

– Здравствуй, Дот. – Он с улыбкой протягивает пузырек темного стекла. – Я слыхал, Кон заболела.

– Зачем пожаловал? – Я выхожу на холод, оставив дверь приоткрытой. – И как ты…

– Говорю же, – он по-прежнему улыбается, будто не замечая моего гнева, – лекарство принес для Кон. Впустишь меня?

– Не впущу. – Я притворяю дверь, оставив узкую щелку. Налетает ветер, хоть бы он заглушил его голос.

– Эх, жалость-то какая! Значит, не возьмешь лекарство? – Он прячет пузырек в карман. За поясом у него черная дубинка. И пистолет, поблескивает в неверном свете лагерных огней.

– Я… – Мысли путаются. – Кон нужно лекарство.

– Так позволь, я ей занесу. – Он протискивается мимо меня к двери.

Заслонив собой дверную ручку, молюсь про себя, чтобы Кон нас не услышала.

– Э-э… Спасибо, Энгус. Но, видишь ли, она спит.

Он смотрит на меня, затем нехотя кивает.

– Да, пусть отдыхает.

Протягиваю руку за лекарством и повторяю:

– Спасибо, Энгус.

Он, чуть помедлив, вкладывает коричневый пузырек мне в ладонь.

– Здесь таблетки, сульфаниламиды, сестра сказала.

– Спасибо. Как их принимать?

– Там их четыре. По одной через каждые шесть часов.

– Но… четырех ведь не хватит?

– Завтра еще принесу. Может, тогда удастся ее повидать?

Во рту у меня пересохло. Сунуть бы ему обратно пузырек, хлопнуть дверью и запереться на ключ.

– А еще, – добавляет Энгус, – слыхал я, крыша у вас прохудилась, заделать надо. Могу хоть завтра.

– Но… Один пленный уже вызвался чинить.

– А-а, этот? Да ну его! Лучше с ним не связывайтесь, с этим бузотером. Я его отправил обратно в карьер, пускай вкалывает. – Энгус ухмыляется.

– Я думала… Он же у начальника в конторе работал?