Стальное сердце

Чезаре яростно орудует лопатой, слыша, как лязгает она о камни, но ничто не в силах унять его злость. Вот уже три недели, как Маклауд снова отправил его в карьер, и хоть Чезаре дважды посылали в контору по мелочам, майор Бейтс не спешит ему доверить работу с документами. Не иначе как охранник его оговорил. Когда Чезаре просится отпустить его доделать крышу в хижине сестер, майор качает головой:

– Крышу уже починили. Один из охранников. Да и девушки больше там не живут.

– Куда они делись, где теперь живут? – спрашивает Чезаре, не успев одернуть себя.

Майор Бейтс, отложив ручку, хмурится.

– Я что, докладывать вам обязан? – Тон у него ледяной, лицо замкнутое – как видно, Чезаре своим поведением невольно подтвердил ложь Маклауда, что он ненадежен, опасен.

И Чезаре, сжав губы, пожимает плечами. Эта тупая покорность, видимо, убеждает майора, что Чезаре не причинит девушкам вреда, но Чезаре по-прежнему отправляют в карьер.

День за днем взрывают они породу, добывают камень, ссыпают сначала в тачки, потом в кузов грузовика. Грузовик держит путь на побережье, где другая бригада наполнит обломками проволочные клети, подцепит их стрелой подъемного крана и сбросит в море. Вода скроет камни, и все начнется сызнова. И так без конца, каждый божий день. Море остается прежним, стена все еще не показывается над водой. Это все равно что кидать монеты в колодец.

Ребята вначале посмеиваются, будто это все делается в шутку. Смотрят, как исчезают в пучине камни, и один – ученый венецианец – вспоминает миф о Сизифе, обреченном катить в гору камень, который раз за разом срывался вниз.

Но спустя почти два месяца каторжного труда, мучительного голода и тягот всем уже не до смеха. Как в самом начале, узники шепчутся, мол, незаконно это, заставлять их строить вражеские укрепления. Доминго, ученый венецианец, уверяет, что это противоречит Женевской конвенции.

– Бросаем лопаты, отказываемся работать на этих свиней, – говорит Доминго, когда пленные меряются синяками.

Ползут слухи о бунте.

– Попадись он тебе в темном переулке, что бы ты с ним сделал? – Джино кивком указывает на Маклауда, который наблюдает за работами в каменоломне, покрикивая и грозя дубинкой.

– Не знаю. – С силой вонзив в землю лопату, Чезаре представляет, как лезвие входит в человеческую плоть. Рваная рана, фонтан крови. Он трясет головой, чтобы избавиться от наваждения. – Подкати-ка поближе тачку.

Холодный день на исходе февраля, задувает лютый северный ветер. Почти неделю Джино работает бок о бок с Чезаре, вселяя в него спокойствие и уверенность, но на морозе оба еле ползают. Свинцовая усталость сковывает пленных, лопата валится из рук, в груди ноет; впервые в жизни с Чезаре творится подобное. А при мысли о Маклауде его всякий раз захлестывает страх пополам с яростью… Он орудует лопатой, изо рта вырываются облачка пара.

Ему чудится замирающий вскрик, хриплое дыхание, рвущееся из горла, когда душат человека.

Чезаре опять трясет головой.

– Не знаю, – вновь отвечает он Джино.

Сегодня утром во дворе, во время переклички, Чезаре привиделись ее волосы. Яркая вспышка в череде серых будней. Нет, не может быть. Она, скорее всего, вернулась в Керкуолл.

Если зажмуриться, легко вообразить ее: огненные волосы, белоснежная кожа, васильковые глаза. Руки тоскуют по кисти, по краскам, хочется запечатлеть ее на бумаге. Ночью, во мраке, среди храпа, кряхтенья и стонов, он мысленно рисует ее, воссоздает красоту.

А сейчас Чезаре, поддев ногой упрямый булыжник, взваливает его на лопату. Джино подкатывает тачку.

– Ближе не подойду. – Джино кивает на булыжник: – До сих пор нога болит.

Чезаре смеется, и от смеха больно в груди; неужто, думает он, подцепил ту же заразу, что ходит в лагере, – лихорадка и кашель, от которого дрожь по всему телу?

Джино спрашивает, будто угадав, что у него на уме:

– А ведь было бы даже хорошо, а? Заболеть, в лазарет попасть.

Чезаре качает головой:

– Ты и так доходяга, Джино. Еще не хватало тебе заболеть.

Белоснежная улыбка вспыхивает на чумазом лице Джино.

– Да, но медсестрички там… – отвечает он мечтательно. – Хорошенькие!

Чезаре вспоминает сестру Крой – серьезное лицо, поджатые губы, горькая морщинка на лбу.

– Не в моем вкусе.

Джино разворачивает груженную доверху тачку, лицо у него напряглось, но в глазах веселые огоньки.

– Мне иногда их рыжие волосы снятся.

– Погоди, – Чезаре дергает на себя тачку, и Джино чуть не падает, – у кого там рыжие волосы?

– У медсестричек. – Джино вытирает ладони о штаны. – Их там две, близняшки. Руки мне отшиб, amico[5].

– Рыжие медсестры-близняшки? В лазарете?

Джино кивает, по-прежнему потирая ладони, во взгляде сквозит неуверенность. И по лицу друга Чезаре видит, что не только руки ему отбил, но и чувства ранил, хотя вообще-то ему это несвойственно.

– Scusi, – говорит Чезаре и выкладывает Джино все: про Доротею – теперь Джино вспомнил, это она прыгнула в воду; про их хижину, про то, как завизжала Кон и как Маклауд отправил Чезаре обратно в карьер.

– Basta! – кричит Джино.

– Si[6]. Надо мне с ней увидеться.

За спиной у них слышен крик: