Стальное сердце

– Ну так вот. – Доротея наклоняется к нему поближе: – Я попросила, чтобы Джино из вашего барака читал вслух письма тебе и другим. Ему разрешили приходить по вечерам. Сейчас его приведут.

Чезаре садится в постели, и в ту же минуту открывается дверь, заходит суровый охранник, а следом Джино с пачкой писем, он улыбается.

– Ну и вид у тебя, – говорит он Чезаре по-итальянски.

– Говори по-английски! – рявкает охранник.

Чезаре даже не успевает поблагодарить Доротею – улыбнувшись ему на ходу, она спешит дальше, к другим больным. Сестра следует за ней тенью.

Джино садится на стул возле кровати Чезаре, открывает письмо и начинает: «Mio Caro»[7], но охранник рычит:

– По-английски, свинья ты итальянская! Сказано же!

Джино, по-прежнему лучезарно улыбаясь, оборачивается к охраннику:

– Il mio inglese è molto buono[8].

– Что он сказал? – Охранник свирепо смотрит на Чезаре.

– Stronzo, – говорит Джино. – Улыбка при этом «сволочь» так и не сходит с его лица.

– Он плохо говорит по-английски, – вмешивается Чезаре, хоть это и неправда. – Пусть прочтет мне письмо по-итальянски.

– Английский знаешь, а на родном языке читать не умеешь? Так я и поверил!

Чезаре пожимает плечами:

– Деревня у нас очень мал-мала. По-английски я научился, когда помогал священнику в церкви. А читать учиться не успел.

В глазах охранника знакомое выражение, Чезаре видел его на лицах охранников десятки раз, оно означает: ты болван, ничтожество, скотина.

Загнав поглубже гнев, Чезаре спокойно кивает Джино: дальше.

– Mio Caro, – снова начинает Джино и, сделав вид, будто читает, продолжает по-итальянски: – В лагере были беспорядки. Никто работать не хотел, всех посадили на хлеб и воду. Потом майор Бейтс объяснил, что строим мы не линию обороны, а дамбы, они и в мирное время понадобятся, а значит, это не военное строительство.

– Stronzate![9] – возмущается Чезаре.

– По-английски! – встревает охранник.

– Простите, в письме плохие новости.

Джино продолжает по-итальянски, по-прежнему уткнувшись в письмо:

– Кое-кто уже начал строить эти самые «дамбы». А тех, кто не хочет, сажают на хлеб и воду. Держат целыми днями во дворе на холоде. Если ничего не сделать, еще больше народу заболеет.

Чезаре следит, чтобы ни один мускул на лице не дрогнул. Охранник наблюдает за ним и Джино. Стараясь не хвататься за простыню, не стискивать зубы, Чезаре печально кивает, будто услышал дурные вести из дома.

Он смотрит, как за окном в бледно-желтом свете фонаря кружатся снежинки. Внутри все сжимается и холодеет. Он никогда не был жестоким, но сейчас впервые в жизни понимает тех, кто бросается на людей с кулаками. Внезапное открытие наполняет его страхом и жгучим стыдом.

Чезаре глубоко вздыхает:

– Надо действовать.

Джино идет дальше, «читать письма» остальным, – судя по их негодующим лицам и горячечному шепоту, он рассказывает им то же самое. Чезаре ложится, голова готова лопнуть от обилия мыслей. Гнев похож на возвращение болезни: его бросает то в жар, то в холод, руки трясутся и сами собой сжимаются в кулаки.

Он пытается успокоиться, думая о доме. Представляет зеленые отроги гор, крохотные домишки, посаженные друг к другу близко, словно зубы, не поймешь, где кончается твой сад и начинается чей-то еще. Там женщины подметали друг другу крылечки, смотрели за соседскими детьми. Там принято было делиться – куском хлеба, обедом, историями. А сердцем деревушки была церковь, время отмерялось звоном ее колоколов. Чезаре помнит голос священника, монотонный, убаюкивающий, помнит, как курился дым сияющих кадильниц, как пальцы священника касались его лба, а на языке таял хлеб святого причастия.

Nel nome del Padre, del Figlio e dello Spirito Santo. Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

А еще вспоминаются росписи на потолке, полные жизни. Он помнит, как звенел в церкви хор голосов. Помнит умиротворенные лица близких. Надежду.

Чезаре глубоко вздыхает, и сердце щемит от тоски по дому. Его пробирает дрожь, к глазам подступают слезы.

Когда он открывает глаза, уже созрело решение: здесь, на острове, нужно построить храм.

Март 1942

Островитяне

Роберт Макрэй первым узнает от Энгуса Маклауда, что пленные собрались строить на острове Шелки-Холм церковь – католическую часовню.

Они пьют пиво в керкуоллском пабе, сгорбившись в углу над кружками и слушая, как звенят от дождя и ветра стекла.

– На кой им часовня? – спрашивает Роберт, отхлебнув из кружки. – Ведь Бог, он повсюду, разве не так?

– То-то и оно, – поддакивает Энгус. – Говорил я майору Бейтсу, вконец обнаглели, молиться им негде!

– Что ж, зато хоть в нашу церковь бегать перестанут. Нил Макленни говорит, видел двоих – вместо того чтобы канаву рыть, в церковь ломились.

– Может, и так. И все ж таки неправильно это, а? Чтоб чужаки что-то на нашей земле городили. Я говорил майору Бейтсу: людям на острове это не понравится, пленные работать должны, а не церковь свою тут строить.

– Ну а он?