Стальное сердце

– Нет! Нет, даже не думай. Он тебя убьет.

– Я тебя не брошу, – кричит Чезаре. И тут же пытается развернуть лодку, преодолеть течение, что влечет нас в зазор. И я так его люблю. Он не раздумывая готов ради меня рискнуть жизнью. А «я тебя не брошу» он говорит так уверенно, как сказал бы, что солнце горячее, а вода мокрая.

Кон бежит все быстрее, но Энгус нагоняет. Протягивает руки, вот-вот ее схватит.

Сильней налегаю на весло. Надо его опередить. Нет, бесполезно. Течение подхватило лодку и тащит к зазору, где ревет вода.

– Кон! – зову я отчаянно. Но Энгус ее уже настиг. Вот он схватил ее за руку, что-то кричит ей в лицо. Она трясет головой, рвется прочь. Энгус не пускает. А лодку нашу уносит все дальше от Кон.

И я встаю во весь рост, и лодка кренится, а волны взбухают.

Чезаре кричит, хватает меня за руку, но я вырываюсь.

И вижу, как Кон толкает Энгуса в грудь.

Вот он, теряя равновесие, отклоняется назад.

Вот он схватил ее.

Вот оба падают.

Я прыгаю в воду.

Ухожу на глубину, пытаюсь выплыть, борюсь с течением, которое все тащит к барьерам. Волна накрывает меня с головой, тянет вниз, крутит. Со всех сторон ревет вода. Воздуха нет.

Из последних сил рвусь навстречу свету, жизни, но вокруг только бурлящее море. В груди жжет огнем.

Выныриваю, глотаю воздух, смотрю, где Кон, где Чезаре. Но лодки нет, лишь сердитые волны со всех сторон. Отчаяние и страх захлестывают меня. Надо их найти. Плыву к барьерам, где можно выбраться из воды. Но меня вновь накрывает с головой, тянет под воду.

Вот кто-то схватил меня за ногу и увлекает все глубже, глубже, к основанию барьера, где дно усеяно камнями и железом.

И я знаю, кто это – Энгус, хочет меня утопить. И знаю, что есть только один способ выжить, спасти Кон, где бы она ни была, – утопить его самой.

Часть пятая

У бурных чувств неистовый конец[16].

Уильям Шекспир, «Ромео и Джульетта», акт 2, сцена 6

Владеем этим царством мы с тобой,

Звучит в сердцах у нас морской прибой.

Мы выросли под песни зимней вьюги,

Связавшей небо с морем и землей.

Роберт Рендалл, «Оркни»

Сентябрь 1942

Констанс

Положив мертвеца в карьере, со стальным сердцем на груди, весь остаток ненастной ночи мы сидим у барьера, дрожащие, сокрушенные.

Одежда моя промокла и задубела от морской соли, пальцы сбиты о камни. Пальцы Дот тоже в крови, ее бьет крупная дрожь.

Утрата ее безмерна. Не допущу, чтобы ее наказали за то, что случилось. Она ни в чем не виновата. А утром нам придется держать ответ.

И, глядя, как море становится из свинцового серебристым, а потом добела раскаленным, я обдумываю, что сказать.

И когда за нами приходит охрана, я протягиваю руки и заявляю:

– Это не она. Это я сделала, я.

Но и Дот говорит то же, слово в слово, голоса наши сливаются, и она тоже протягивает руки: берите меня.

– Не смей! – кричу я ей, пытаюсь поймать ее за руку, но охранник хватает ее и, к моему ужасу, нас разводят в разные стороны. Дот тащат к лагерю – наверное, в карцер посадят. А меня подталкивают в сторону холма, где стоит часовня.

Кричу Дот вдогонку, пока она не скрылась из виду:

– Ты ни в чем не виновата! Ни в чем!

Надеюсь, ей слышно. Помню, Дот рассказывала, какая в карцере темнота. Рассказывала про цепи, влажный земляной пол и затхлый дух. За что ее туда сажать? За то, что пыталась бежать, увести Чезаре?

Чезаре. Внутри у меня будто лопнула струна.

– Это все я затеяла, – говорю я охраннику, но тот, будто не слыша, кивком велит мне подниматься на холм. Охранник незнакомый, и во взгляде его, обращенном на меня, нет ни тени сострадания.

– А с пленными что будет? – спрашиваю я.

– На юг переводят, – бурчит он.

– Мне бы повидать…

– Не положено, – отвечает охранник, – со вчерашнего вечера по баракам сидят – сначала погода испортилась, а потом кое-кого недосчитались. Из лагеря никого не выпускают – тех людей, кто из Керкуолла приплыл, заперли в столовой. А теперь вас нашли, хлопот не оберешься. Скоро придет корабль, на юг их заберет. Ну и скатертью дорожка, вот что я скажу.

Вспоминаю всех тех, кого отсюда увезут, кого я никогда больше не увижу, – Джино, Аурелиано, отца Оссини.

– Но они нужны здесь, пусть сначала барьеры достроят! – возражаю я, и голос срывается на визг.

– Это не вашего ума дело, – отвечает охранник. – Лучше за собой смотрите. – Его взгляд для меня как ушат холодной воды. Он ворчит, но лицо смягчилось, и в глазах проглядывает что-то знакомое, такие взгляды я часто ловила на себе в Керкуолле. В нем жалость и страх.

Часовня прекрасна, как всегда. Бледные лучи солнца омывают ее снаружи и золотят изнутри. Но когда за охранником закрывается дверь, меня обдает холодом, и я сажусь у стены, обхватив колени.

Голова раскалывается. Где сейчас Дот? И где Чезаре? Меня переполняет скорбь, я утираю слезы.

Я хотела вас спасти, думаю я. Спасти вас обоих.