Распределение прибыли, полученной этой корпорацией, было организовано в различных формах, включая официальную «зарплату» чиновника и различные льготы, связанные с его должностным положением. Исследователь советской номенклатуры М.С.Восленский выделял такие привилегии, как высокое жалование, намного превышающее средний уровень оплаты труда, гонорары, заграничные командировки, взятки и другие методы коррупции, покупка товаров в специальных «распределителях», высококачественное питание по льготным ценам в специальных столовых и буфетах, предоставление роскошных по тому времени служебных квартир, дач и автомобилей, обслуживание и лечение в специализированных учреждениях, отдельных от тех, которыми пользовались «обычные» граждане (феномен «социального апартеида») и т.д. Жизнь высшего слоя правящей бюрократии он сравнивал с жизнью американских миллиардеров[541]
. Члены Политбюро (высшего руководящего органа КПСС, сменившего в 1966 г. Президиум ЦК) и Секретариата ЦК КПСС имели «открытый счет» в Государственном банке, откуда могли снимать средства по своему усмотрению. О личном гараже Брежнева, который коллекционировал автомобили, по стране ходили легенды. Его дочь, в свою очередь, предпочитала собирать бриллианты. Разумеется, возможности чиновников более низкого ранга были намного скромнее, и, случалось, их наказывали за чрезмерные аппетиты, попытки брать «не по чину» или проворачивать «теневые» коммерческие операции вместе с криминальными структурами, которые чем дальше, тем больше расцветали в щелях и пустотах, оставляемых официальной экономикой. В целом, по словам того же Восленского, для сопоставления с существованием советского номенклатурщика, «жизнь высшего класса буржуазного Запада - неподходящий объект»: в последнем случае «играют роль не привилегии, а деньги», а в советском обществе - «не деньги, а именно привилегии»[542].
8. До тех пор, пока экономика динамично развивалась, представители номенклатуры в значительной мере еще связывали свое личное процветание с развитием самой системы в целом. Но их аппетиты и притязания нарастали. Они бывали на Западе и действительно хотели бы вести жизнь, не уступавшую по уровню благ и роскоши зарубежным частным капиталистам. А когда стало ясно, что «догнать и перегнать» Запад не удастся, и система никогда не обеспечит им благ в желанном объеме, советские чиновники стали постепенно понимать, что необходимы перемены. Их основная направленность логически вытекала из социальной структуры советского общества: по мере нарастания структурных проблем и угроз ее доходам, номенклатура все меньше была склонна мириться с «социальным компромиссом» и уступками трудящимся. Преобладающими в ее среде стали настроения, сопоставимые с позицией западной буржуазии в условиях кризиса «социального государства» в конце 1970-х гг.: население «недостаточно хорошо» работает и имеет слишком много льгот, а потому общество «живет не по средствам». «В доверительной... беседе, - свидетельствовал Восленский, - любой номенклатурщик начнет брюзжать: «Работают из рук вон плохо, потому и бедность!» А то и говорят открыто: «Как работаем, так и живем»»[543]. В 1970-х гг. режим еще мог сглаживать противоречия между различными фракциями номенклатуры и финансировать советский вариант «социального государства» за счет внешних займов (в 1985 г. сумма внешнего долга СССР дошла до 31,4 млрд, долларов[544][545]) и прибылей от продажи за рубеж нефти, которые резко увеличились после нефтяного кризиса 1973-1974 гг. Доля топлива и энергоносителей в советском экспорте поднялась с 1970 по 1985 гг. с 15,6% до 52,8% (при этом, доля машин и оборудования сократилась с 21,5% до всего 13,6%). Благодаря этому удавалось даже расширить ввоз продовольственных товаров и зерна (с 15,8% импорта до 21,2%). Однако в 1980-х гг. мировые цены на нефть стали падать, и это нанесло системе последний удар. Почти одновременно с приверженцами перехода к неолиберальной модели на Западе, представители советского правящего класса подошли в начале 1980-х гг. к мысли о сворачивании «социального государства».«Коллапс модернизации»[546]