Стальной волосок

— Она и есть, — кивнул доктор. — К сожалению, протока эта почти бесполезна для плаваний. Географы пишут, что Ривьер-Сале доступна лишь для мелких рыбачьих лодок. Это жаль. Будь река поглубже, она помогала бы быстрому сообщению между разными городами и поселками на острове…

— Нам-то не все ли равно, — скучновато заметил лейтенант Стужин. — Наш путь в Гавану…

— Доктор просто сообщил нам любопытную подробность, — сказал капитан Гарцунов. Кажется, он прятал досаду на старшего офицера. — Любое знание никому не вредит… Кстати, доктор, у вас не было желания запечатлеть своей камерой жизнь брига и наши портреты. Так сказать, в память потомству?

— К сожалению, на судне это невозможно, Николай Константинович. Чтобы изображение отпечаталось на пластине, камера с полминуты должна стоять неподвижно. А здесь какая неподвижность… Вот когда окажемся на суше…

— Кстати, о суше, Николай Константинович, — осторожно сказал штурман. — Я хотел об этом чуть позже, но раз уж пришлось к слову… После шквала оказалось, что хронометры требуют сверки. Дело в том, что они были доставлены на бриг перед самым рейсом и не прошли необходимые испытания. Теперь я обнаружил разнобой. И главному секстану была бы полезна регулировка. Но это надо делать на твердой земле…

— Иван Данилович, дорогой мой! Да где же я вам возьму твердую землю! — как-то по-ребячьи удивился командир «Артемиды». — Вы знаете курс лучше меня! Открытый океан!

— Я имел в виду Азорские острова…

— Но помилуйте! Это же какое отклонение пришлось бы делать. Они же гораздо левее курса!

— Ну, не столь уж левее… Взять немного к зюйду и, так сказать, «чиркнуть» левым бортом по самому правому острову архипелага, по Флорешу. Стоянка займет не более полусуток…

— Вполне достаточно, чтобы нас там прищучил французский или британский капер, — с хищной ноткой произнес Новосельский и потер ладони.

— Большие суда не подходят к Флорешу, — объяснил штурман. — Для них там нет подходящих стоянок. Да и делать нечего. Торговли никакой, одни рыбачьи поселки… А если мы не проверим инструменты, то, не ровен час, окажемся вместо Кубы где-нибудь в Мексике… — Он скрасил свое сообщение шутливой интонацией, но все поняли, что дело серьезное.

— Вам виднее, Иван Данилович, — озабоченно сказал командир. — Давайте смотреть курс…

ЧАСТЬ II ОСТРОВА

Раковина

1

подаренную Николаем Константиновичем тетрадку Гриша вписывал отдельные слова и короткие фразы: «Большущие звезды» (они сияли в черном небе, как яркие свечи), «Океан пахнет огурцами» (и правда, вода порой отдавала запахом огуречного рассола), «Черепаха» (выловили громадную морскую черепаху; доктор удивился — такие черепахи в этих широтах большая редкость; он зарисовал ее и, посмотрев на страдающего от жалости Гришу, велел отпустить беднягу. А страдать было отчего — черепаха смотрела несчастными человеческими глазами). «Про людоедов» (пожилой веселый матрос Артамоныч рассказывал, как пять лет назад его на берегу Новой Гвинеи поймали и чуть не съели разрисованные с ног до головы туземцы; врал небось, но все равно было интересно). «Рыбы как ласточки». (Все чаще вырывались из воды и мчались над волнами рыбки с полупрозрачными крыльями. Гриша каждый раз вспоминал бумажных ласточек, которых он с Илюшкой Маковым и Саней Пашенцовым пускал с обрывов над логом. На ласточек расходовали старые, исписанные в училище тетрадки… Теперь, глядя на летучих рыб, он думал о доме и о приятелях.)

А еще — такое: «Будто кто-то ходит…»

Посторонний ничего не понял бы в этих словах. Да Гриша сперва и не хотел их писать. Но надо было как-то освободить себя от тревоги. Показалось, что напишешь — и выбросишь из себя страх…

Страх копился понемногу. Вернее, их было несколько, этих страхов, но они смешивались в один. И он, смешанный, — иногда не сильно, почти незаметно, а порой ощутимо точил, точил оказавшегося в океане мальчишку…

Сначала это была просто тревога: как там дома-то? Все ли здоровы? Не случилось ли чего худого? Потом добавилось опасение: а не налетит ли вдруг новый сокрушительный шквал, а то и настоящий ураган, о которых немало он слышал от матросов? Да, во время того, первого шквала Гриша показал изрядную храбрость, но ведь и перепугался немало (даже и не скрывал этого). Раньше он, забравшись на марс, без всякой боязни смотрел на бегущие синие валы, чувствовал себя свободной птицей. Но вот океан показал свой нрав, и Гриша вдруг ощутил, какая он букашка среди этого грозного мира и какая скорлупка бриг «Артемида». Сокрушительные волны и превратившийся в чудовище ветер на деле показали, что им ничего не стоит скомкать и слизнуть с океанской поверхности эту скорлупку. Проглотят и не заметят…

Гриша стыдился этого страха, давил его в себе и, может быть, задавил бы накрепко, но тут возникал в памяти гваделупский «господин Ансу» и словно оживал. Сладко и зловеще улыбался Грише, манил худым пальцем с блестящим перстнем и, выгнув тонкую талию, протягивал руки. «Давай мы сначала станцуем с тобой под скрипку, а потом…»