Стальной волосок (сборник)

— У нас в больнице, напротив операционной, висел похожий фотоснимок. Большой… — вздохнул Ник. — Мальчик и раковина… Его все любили… и рассказывали про него всякие сказки.

— Какие? — ревниво спросил Федя. Похоже, что Трубачи раньше ничего про фото со сказками не слышали.

— Всякие… — Ник, видимо, не очень — то любил вспоминать больницу, но теперь выпал такой момент. — Кое — кто говорил, например, что мальчик может заранее услышать в раковине, у кого как пройдет операция… И, если его очень попросить, он постарается, чтобы все кончилось хорошо.

— А ты? — спросил простодушный Тростик. — Просил?

— Нет, — улыбнулся Никель. Виновато и беззащитно. — Я его увидел уже после операции, когда разрешили выходить в коридор. Я только просил, чтобы скорее все вросло и прижилось. И чтобы домой… Но у меня ведь был не самый трудный случай…

— Но и не самый легкий, — насупленно напомнил Федя (мол, не скачи слишком много).

— Ну да… А еще там у ребят была сказка, будто этот мальчик — волшебный донор… Если кому — то предстоит пересадка сердца, он отдает свое, а у него вырастает другое. И так много раз… А один раз сердце не выросло, потому что кончилась энергия. И осталась от мальчика только фотография… Но про это говорили шепотом и не очень — то верили… Хотя про пересадку там ходило много слухов. Как кого привозят с операции и он начинает ворочать языком, сразу — у меня новое сердце… Я и про себя сначала так же думал…

— Думал, что у тебя пересаженное сердце? — изумился Тростик.

— Ну да… как все, так и я… И было страшно. Не потому, что вдруг не приживется, а потому, что оно чье — то… Может быть, такого же мальчишки, как я. И выходит, что теперь я не только я, но еще и он… И, значит, я отвечаю в жизни за себя и за него. А как, если я и за себя толком не умею…

— Это уж точно, — сказала Лорка. — Недавно опять гонял на велике, как настеганный… Ребята, вы ему внушите…

— Мы попросим Евдокию Леонидовну, она внушит, — сурово пообещал Федя. — Так, что придется пересаживать… одно место…

Ник сделал вид, что обиделся:

— Злодеи… Вот и рассказывай вам…

— А дальше? — попросил Тростик.

— А чего дальше… Ведь по правде — то все знали, что никаких пересадок в той клинике не делают. Только протезирование сосудов и вживление искусственных клапанов. Это доктор Андрей Евгеньевич нам всё про наши дела объяснял. Веселый такой. И разные забавные истории рассказывал… Только про мальчика на снимке не хотел говорить: кто это такой. Отвечал: «Это вы все понемногу. И пока он слышит раковину, с вашими сердцами все будет хорошо»…

— Агейки нет, а он все равно слушает раковину, — будто издалека сказал Тростик.

— Агейка теперь снова есть, — строго, будто вмиг повзрослев, возразил Никель. — Человек всегда есть, если про него помнят. Душа — то все чует…

— И он будто с нами, да?

— Слава богу, догадался, — ворчливо заметила Лика. — Вытри лицо, сокровище. Все щеки в картошке и квасе… — Она положила портрет «Агейка и раковина» в папку. — Ник, это чтобы не помялся. А потом отдам тебе.

Никель улыбнулся — опять словно издалека:

— Спасибо, Лика…

И они пошли к дому. И Агейка — лохматый и с выпавшим зубом — шел среди них…

А другой мальчик? Тот, что стал мастером Григорьевым? Ну, стал, да, но это потом, а каким он был мальчиком?

Наверно, смуглым, толстогубым, курчавым…

— Вроде маленького Пушкина, — сказал Ваня. — А на острове у него, наверно, было французское имя Поль. Здесь уж переделали в Павла.

— В Павлика, — сказала Лика. — Или скорее в Павлушку. А Григорьев — это, наверно, в честь друга…

— Лика, ты его тоже нарисуй, — попросил Андрюшка.

— Не знаю, — недовольно отозвалась она. — Может быть, после…

Кто их поймет, художников…

Ключ

Теперь все чаще говорили про бриг «Артемида». Это было похоже на разговоры о недавно просмотренном хорошем фильме. Но не простом, а как бы про своих знакомых. Про друзей… Фильм вспоминался все подробнее. Там, где случались «обрывы пленки» или «потерянные кадры», каждый спешил сделать свою вставку. Лучше всего такие вставки получались у Вани, это все признавали без зависти.

— Потому что он прочитал сто книжек Жюля Верна, — объяснял Тростик.

И трудно было разобраться, что можно принять за правду, а что придумалось в пылу фантазии.

Но главное — то все равно было правдой! Гриша Булатов, Павлушка Григорьев, бриг «Артемида»! Свидетельство тому — карта Гваделупы и деревянный узор под названием «Повилика»!

…Квакер повесил свою карту у себя на сеновале, напротив верстака. Рядом пристроил на воткнутом в щель колышке Пришельца. Дух «Артемиды» жил теперь под щелястой крышей, как внутри старого корабля…