Стамбульский экспресс

— Осмелюсь. Уж они-то никогда не откажутся от такого ужина. Я закажу самое лучшее вино, какое только у них есть, — сказал он, быстро подсчитывая стоимость вина и предпочитая не вспоминать о том, что поезд превращает все вина в самые дешевые. Ужин будет стоить по два фунта с человека.

От удовольствия она захлопала в ладоши.

— Ты никогда не осмелишься сказать им, по какому поводу.

— Я сообщу им, что пригласил их выпить за здоровье моей возлюбленной,

Потом Корал долго лежала спокойно, думая об этом слове и связанном с ним комфорте, о прочном положении, почти порядочной жизни. Затем она покачала головой:

— Просто невероятно!

Но свист пара и стук пришедших в движение колес заглушил эти выражавшие сомнение слова.

В то время как буфера между вагонами столкнулись, и зеленый свет семафора медленно поплыл назад, Йозеф Грюнлих говорил себе: «Я президент республики». Он проснулся в тот момент, когда джентльмен во фраке собирался преподнести ему золотой ключ, которым отпирался сейф с капиталами нового города. Он окончательно проснулся, понял, где находится, и вспомнил весь свой сон. Положив руки на круглые колени, он засмеялся. «Президент республики — совсем неплохо, а почему бы и нет? Я бы наговорил там с три короба. За один день провел и Кольбера, и этого доктора. Он дал мне пять английских фунтов потому, что у меня голова варит, и я сразу угадал, что это за птица, стоило ему произнести: «Тайный агент полиции». Проворный — вот какой я, Йозеф Грюнлих. «Гляньте-ка туда, герр Кольбер». Выхватываю револьвер, целюсь, стреляю — и все в одну секунду. Да еще и смылся. Йозефа поймать невозможно. Что там спросил этот священник? — Йозеф засмеялся утробным смехом. — «Вы в Германии играете в крикет?» А я ответил: «Нет, нас там учат бегать. В свое время я был выдающимся бегуном». Я за словом в карман не полез, а он так и не понял шутки — вспомнил каких-то Собса и Худлиха. Но все-таки приятного было мало, когда доктор увидел, что чемодан не на месте, — подумал Йозеф. — Я схватился за шнурок. Если бы он попытался позвать проводника, я выстрелил бы ему в живот, он не успел бы и слова вымолвить».

Йозеф опять радостно засмеялся, чувствуя, как револьвер слегка трется о ссадину на внутренней стороне ноги. «Я выпустил бы ему кишки».

ЧАСТЬ IV СУБОТИЦА

I

Лампочка телеграфного аппарата в конторе начальника станции Суботица замерцала; точки и тире рассыпались по пустой комнате. Лукич, чиновник, сидевший в углу багажного отделения, слышал их через открытую дверь и проклинал эти докучные звуки. Но встать не потрудился.

— В такой час не может быть ничего важного, — пояснил он приемщику багажа и Ниничу, молодому солдату в серой форме.

Лукич тасовал колоду карт как раз в тот момент, когда часы пробили семь. За окном солнце нерешительно освещало грязный полурастаявший снег, поблескивали мокрые рельсы. Нинич потягивал из рюмки ракию; от крепкой сливовой водки на глаза его навернулись слезы; он был еще совсем молодой.

Лукич продолжал тасовать карты.

— А что это передают, как ты думаешь? — спросил приемщик багажа.

Лукич покачал темноволосой взъерошенной головой:

— Определенно сказать, конечно, нельзя. И удивляться тут нечему. Так ей и надо.

Приемщик захихикал. Нинич поднял темные глаза, не выражавшие ничего, кроме простодушия, и спросил:

— А кто она?

Ему показалось, что телеграфный аппарат заговорил властным женским голосом.

— Эх вы, солдаты, — сказал приемщик багажа. — Не знаете и половины того, что творится вокруг вас.

— Это верно, — сказал Нинич. — Мы часами стоим с примкнутыми штыками. Уж не война ли опять начинается, а? Мы беспрестанно шагаем от казармы до станции. Нам некогда замечать, что делается вокруг.

«Точка, точка, точка, тире», — продолжал отстукивать телеграф. Лукич разделил колоду на три равные кучки; иногда карты склеивались, и тогда он слюнил пальцы, разъединяя их. Потом положил перед собой все три кучки в ряд.

— Это, наверное, жена начальника станции, — объяснил он. — Когда она уезжает на неделю, то посылает ему телеграммы каждый день в самое неподходящее время. Поздно вечером или рано утром. Полно нежностей. Иногда стихами: «Будь счастлив и в разлуке, голубок, твоя голубка шлет тебе любовь» — или: «Твоя жена всегда в твоей судьбе. Не забывай, что я верна тебе».

— Зачем она это делает? — спросил Нинич.

— Боится, что он лежит в постели с какой-нибудь служанкой. Думает, он станет раскаиваться, если получит от нее телеграмму в самый интересный момент.

Приемщик захихикал.

— И конечно, самое смешное — он и не глядит на служанок. У него наклонности совсем другие, надо бы ей знать.

— Ваши ставки, господа, — сказал Лукич; он внимательно следил за ними, когда они клали медные монеты на две из трех кучек. Потом стал сдавать все кучки по очереди. В третьей, на которую не положили денег, оказался бубновый валет. Лукич перестал сдавать карты и положил монеты к себе в карман.

— Выигрывает банк, — объявил он и передал карты Ниничу. Это была совсем простая игра.

Приемщик загасил окурок и, пока Нинич тасовал карты, закурил другую сигарету.