Стамбульский оракул

Когда утюг накалился, Элеонора вынула пару брюк из сложенной по другую сторону доски стопки белья и тщательно расправила их. Она побрызгала водой на левую брючину, дотронулась мокрым пальцем до утюга, посмотрела, как испаряется вода с раскаленной поверхности, и принялась за работу. Закончив с левой штаниной, она поставила утюг на угли греться и опять погрузилась в созерцание шкафа. Август прошел в компании Джейн Эйр, большая часть сентября — вместе с Дэвидом Копперфильдом, на октябрь у нее были особые планы. Скользя взглядом по корешкам на верхней полке, она прикидывала, что бы выбрать. «Швейцарскую семью Робинзонов» она прочла в апреле. Повести Гоголя выглядели заманчиво, но слишком уж тонкой казалась книжка, на месяц не хватит. «Тристрам Шенди». Она сняла утюг с углей, в лоб ей ударила свистящая струя пара. Утюг просто раскалился. Она брызнула водой на правую штанину и начала гладить, поглядывая на полку. «Тристрам Шенди». Любопытное название и книжка толстая, хватит на месяц.

Элеонора отставила утюг в сторону, встала на цыпочки и достала книгу с полки. Быстро пробежала несколько страниц и решила, что, пожалуй, это не то, что нужно. Не в октябре. Она как раз засовывала книгу на место, как вдруг заметила темно-синий том с тоненькой серебряной вязью букв на корешке. Как раз над «Тристрамом». Элеонора оперлась ладонью о стену, поставила ногу на вторую полку, подтянулась и оказалась лицом к лицу с китайскими котами. С этой стратегически удобной позиции ей стало видно, что книга была частью большого собрания. Это был четвертый том, на корешке значилось: «Песочные часы». Остальные семь томов скрывались где-то за Достоевским, целое собрание сочинений, только и ждавшее, когда же его наконец найдут. Элеонора сняла четвертый том, открыла его на странице, заложенной тонкой деревянной закладкой где-то в середине двенадцатой главы, и начала читать: «Не без некоторого сожаления лейтенант Брашов вернулся утром в расположение части. Он шел к трамваю, цокая каблуками по булыжной мостовой и оборачиваясь посмотреть, стоит ли его молодая жена в дверях их дома. Больше всего на свете ему хотелось повернуть обратно, побежать к ней, упасть в ее объятия и провести с ней вместе это душное весеннее утро, весь день. Но, увы, жизнь ведь не только вздохи и поцелуи. Нужно подписывать документы, доказывать свою правоту, производить товары и воевать. К сожалению, подумал он. Но это правда. Воевать надо будет всегда».

Запах горящей шерсти заставил Элеонору отвлечься от книги. Утюг съехал с подставки и оставил подпалину на брюках. Она смотрела на рыжеватую отметину на подвороте брюк, размером не больше клубничины, и слезы наворачивались ей на глаза. Руксандра права. Она несобранная, слишком погружена в себя. Ох, что сейчас будет. А будет непременно. Ей никогда больше не разрешат гладить. Отошлют в комнату без обеда. Не позволят читать. И все это за такую крошечную промашку, за пятнышко, которое отец даже не заметит. А если и заметит, то не придаст ему никакого значения. В конце концов, это же его брюки. Не Руксандрины!

Придя к такому заключению, Элеонора с тяжелым сердцем закончила гладить, сложила брюки и взяла новую пару из стопки. Секунду спустя приоткрылась задняя дверь и в комнату вошла Руксандра с охапкой зеленого лука в руках. Видимо, она хотела сказать что-то насчет лука, но вместо этого молча повела носом в сторону гладильной доски и спросила:

— Чем это пахнет?

Элеонора принюхалась, потерла нос и переспросила:

— Чем?

Руксандра подошла поближе к доске:

— Паленой шерстью. Вот чем.

Элеонора повела носом у новой пары брюк, потом втянула в себя воздух, наклонилась к утюгу и скосила взгляд, делая вид, что пытается разгадать источник запаха.

— Должно быть, это утюг.

Руксандра повторила Элеонорины действия и уже готова была вынести окончательный вердикт, но тут ее внимание привлек открытый томик «Песочных часов», который лежал на доске.

— «Песочные часы», — сказала она, как будто встретив в чужой стране старого друга. — Где ты это нашла?

Элеонора показала на верхнюю полку:

— За «Тристрамом Шенди». Вон за тем толстым зеленым томом. Там целое собрание стоит за другими книгами.

Руксандра взяла книгу и открыла на фронтисписе, папиросная бумага под ее пальцами морщилась, как тонко раскатанное слоеное тесто.

— Это была моя любимая книга, когда я была помоложе. — Она погладила форзац. — Где ты, говоришь, нашла ее?

— За «Тристрамом Шенди».

Руксандра молча разглядывала книгу, пока Элеонора не спросила:

— Она ваша?

— Твоей матери, — ответила Руксандра. — Наш отец подарил ей все собрание, когда ей исполнилось четырнадцать. Она всегда была его деткой, его птенчиком, так он ее называл. Она, наверное, взяла книгу с собой, когда переехала сюда после свадьбы. — Руксандра отложила лук и снова открыла книгу на фронтисписе. — Лия Мендельсон, — прочла она девичье имя сестры.