На одной из таких встреч президент Обама общался с главой Китая. Мой коллега из Госдепартамента пояснил, что ввиду деликатного характера затрагиваемых тем, на совещании разрешено присутствовать лишь тем делегатам, кто уже был в комнате. Всем прочим входить было запрещено. Я охраняла вход, когда ко мне неожиданно подошел мужчина, который вполне мог бы сойти за члена китайской делегации. Он высокомерно махнул рукой, жестом веля мне отойти. И хотя я не говорила на его языке, а он, по всей вероятности, не говорил на моем, я подняла руку вверх и вежливо показала, что ему туда нельзя. Но все мои попытки выказать ему свое уважение были равнодушно отметены. По тому, как немедленно изменилось выражение его лица, став суровым и жестким, я поняла, что оскорбила его эго и вдобавок наверняка поставила в неловкое положение перед другими членами делегации, стоявшими рядом. В попытке напугать меня своими внушительными габаритами, он сделал шаг вперед, встретился со мною взглядом и принялся агрессивно размахивать руками, чтобы я отошла.
Однако у той двери я стояла не из-за него и не по личным мотивам. Это была моя работа, ставшая уже образом жизни. Все хотели попасть на аудиенцию к президенту Соединенных Штатов. И хотя этот человек был вдвое больше меня, это был не первый и не последний «большой человек», с которым мне приходилось иметь дело. В последней попытке дипломатично разрядить ситуацию, я попросила свою коллегу из Госдепартамента проверить, нет ли случайно этого человека в списке людей, имеющих доступ. Она вновь пробежалась по списку и повторила: «Его там нет».
Третий отказ только сильнее разгневал мужчину. Тогда-то я подумала, что, должно быть, человеку его положения – каким бы оно ни было, – нечасто отказывают. А тут всего за несколько минут ему довольно обидно трижды отказали две женщины. Такого он вынести не мог. И вот он – наверняка считая себя невероятно мудрым, – решил взять ситуацию в свои руки. Схватил меня за лацкан пиджака и толкнул – должна заметить, довольно грубо, – прямо в дверь комнаты, где беседовали президенты. В тот момент я отчетливо услышала два голоса: первый принадлежал президенту Соединенных Штатов, который сидел всего в нескольких метрах позади меня и обращался к лидеру страны этого человека. Второй был внутренний, и звучал только в моей голове: «О нет, он не мог этого сделать!»
Как только я смогла подняться на ноги, то сразу же отплатила ему той же монетой: схватила за воротник и выпихнула – должна заметить, довольно жестко – обратно в толпу китайских делегатов, стоявших позади него. Я отчетливо помню выражение потрясения на его лице, когда мы оказались в холле. Словно моя реакция привела к нарушению связей в мозгу, когда он всеми силами пытался осознать, что я осмелилась его тронуть. Однако, он быстро очнулся – и снова бросился на меня. Но на этот раз к нему присоединились его земляки. Должно быть, это был кто-то важный, потому что к нему подскочили все китайские чиновники. Меня снова отпихнули назад, и я почувствовала, как один из мужчин обхватил руками мою шею, пытаясь задушить, а другой прижал меня к стене.
Всего за несколько секунд мои коллеги, словно на крыльях, примчались ко мне. Надо было видеть это со стороны: агенты Секретной службы США схлестнулись в кун-фу со своими зарубежными коллегами, пока лидеры обоих государств пытаются мирным путем разрешить дипломатические проблемы. Ирония судьбы…
К счастью, в этот момент из кабинета вышел первый помощник президента Хантер и быстро закрыл дверь, пока наша потасовка не привела к какому-нибудь дипломатическому конфликту. Драка, однако, не утихала, пока уже Estado Mayor Presidencial – мексиканский эквивалент нашей Секретной службы и организатор мероприятия – не увидели, что случилось, и не вмешались. Разняв две наши группы, они выразили категорическое недовольство поведением китайского чиновника и его делегации. Когда все закончилось, ко мне подошел переводчик китайской делегации и отчитал за то, что я посмела ударить одного из генералов самого высокого ранга. Я попросила его передать генералу, что бить женщину – это как-то не очень по-генеральски.
За годы службы мне не раз приходилось говорить людям, что им делать можно, а чего нельзя. Причем, говорить это следовало четко и уверенно. Но убеждать людей в своей правоте мне удавалось благодаря не столько физической силе, сколько силе убеждения. Я твердо верила в то, что делала, и знала, зачем я это делаю. Мне нужно было выполнять свою работу, защищать жизни, и я не могла позволить кому-то усомниться в своих словах – да мне попросту некогда было их переубеждать. Приходилось говорить твердо, чтобы меня понимали с первого раза. Поступки же мои должны были быть такими, чтобы их не приняли за проявление слабости или неуверенности в собственных способностях.