Стандинг, или Правила хорошего тона в изложении главного инспектора полиции Александра-Бенуа Берюрье (Курс лекций).

Еще одна из породы тех, кто считает, что сделать пацана — это исключительная штуковина. По моему мнению, Толстяк на своем первом уроке уделил этому недостаточно внимания. Что до меня, то эти бабы, которые разыгрывают из себя Жанну д'Арк из-за того, что у них объем талии сто сорок сантиметров, они меня просто раздражают. Как будто они вынашивают будущего искупителя, супермена всех мастей, на которого возлагается миссия раз и навсегда вытащить нас из дерьма! Они говорят о СВОЕМ ПОЛОЖЕНИИ с большим пафосом, чем Карл V говорил о своем. А нежная, внимательная, восхитительная семья вторит ей умильными голосками. Она сочится рекомендациями. Она готова, она переживает второе рождение с рождением мальца. Она суетится, теряется, старается. Особенно мамаши дочек; они разглагольствуют о том, как это происходило с ними, и, позабыв, что они снесли на свет божий еще одного несчастного налогоплательщика, превозносят до небес свой внутриматочный подвиг.

— Извини меня, детка, — медовым голоском говорит он. — Мы выпьем за твое здоровье.

Я поднимаю свой наперсток.

— И за здоровье маленького чуда, которое вы скоро нам подарите, пылко говорю я с сосредоточенным видом.

Мама мия! Хорошо, что рюмка такая малюсенькая. Я раньше, конечно, пил апельсиновое вино, но такое отвратное — никогда. Оно напоминает мне микстуру от «глистов», которой поила меня Фелиция, когда я был в родильном доме. Это была такая дрянь, что я в течение десяти минут не закрывал рот, чтобы она выветрилась. Это пойло было гадким и отвратительным, мерзким до невозможности. Но зато эффективным. От него мои бедненькие червячки быстренько сменили место жительства! Им там устроили настоящую Хиросиму, причем без уведомительного письма! Verboten![19] Отъезд без возвращения назад! Они после этого и слышать не хотели об этой ужасной среде обитания. Это была опустошенная навсегда и непригодная для жилья земля, и я сомневаюсь, что эти ацтеки рискнут опять залезть в мой каркас даже тогда, когда меня упакуют в накрахмаленное пальто. У червячков есть свой беспроволочный или ползучий телефон, по которому они узнают о радиоактивных местах.

— Вам нравится? — спрашивает будущая маман.

— Восхитительно, — заверяю я ее со всей откровенностью.

Едва я это произношу, как открывается дверь, и в проеме появляется еще одна особа женского пола. Если бы у нее на бедрах не было юбок, а на губах помады, резонно было спросить, а уж не кобыла ли кентавра во плоти стоит перед тобой.

Но это все-таки дама: высокого роста, неповоротливая, квадратная, ноздреватая и волосатая со всех сторон.

— В чем дело, Анжелика! — вещает она голосом, от которого у вас тут же возникает жгучее желание пойти на скачки и поставить сразу на три первые лошади, — мы же тебя ждем. Матиас поспешно встает, складывается вдвое. Пришибленный и раболепный до глубины штанов.

— У нас гость, мать, — говорит Анжелика.

Кобыла застыла, как изваяние.

— В такой час? — хмурит она брови.

Тем не менее меня представляют. Комиссар Сан-Антонио, бывший начальник Ксавье.

Теща и ухом не ведет. Она не подает мне ни руку, ни копыто и смотрит на меня осуждающим и враждебным взглядом. А ее взгляд напоминает рыскающий луч прожектора. Под этим убийственным лучом я чувствую себя гораздо неприличнее, чем если бы я был в чем мать родила.

Она выкладывает все, что думает. Если Ксавье, уже в должности преподавателя, вынужден выполнять ночные задания, значит он немедленно должен бросить эту дурацкую работу. Турлен, бакалейщик по торговле оптом, тот самый, который руководит хоралом «Синицы крепостной стены и большого булыжника», сейчас как раз ищет опытного бухгалтера. Почему бы Ксавье не испытать свои силы на поприще актива и пассива.

Он соглашается, смущается и извиняется.

А стрелки на каминных часах невозмутимо продолжают свой бег по золотой тарелке циферблата. Уже почти десять двадцать, а таинственный корреспондент все не объявляется.

— Ну ладно, идем, — ворчливо заявляет госпожа Клистир. — Эти дамы-господа пришли ведь ради тебя, ты что, забыла.

Она загарпунивает свою дщерь и уводит ее, не удостоив нас не только словом, но даже взглядом.

— Послушай, — перехожу я на шепот, когда за ними закрылась дверь. — Какие же в Лионе малорадостные тещи. А что происходит у твоего эскулапа?

Он вздыхает.

— Он устраивает мессу для нашего будущего ребенка.

Минуту-другую я соображаю.

— У себя на квартире, в десять часов вечера!

— Да.

Матиас кажется смущенным.

— У них там священник?

— Нет. Но…

— Что, но?

Он прокашливается.

— Да что я от вас буду скрывать, господин комиссар. Доктор Клистир — Папа, хотя и ревностный католик!

Тому, кто захотел бы увидеть, как работают клапаны переутомленного человеческого мозга, достаточно было устроиться напротив меня на складном стульчике и вооружиться рентгеновским аппаратом.

— Папа! — повторяю я в смятении своих чувств.