Стандинг, или Правила хорошего тона в изложении главного инспектора полиции Александра-Бенуа Берюрье (Курс лекций).

Проходили годы, а я все мучился мыслями о том, когда же наступит тот день, когда я смогу переспать с мадам Ляфиг. Тем более, что она была серьезная дама. Хоть и хохотушка, но женщина достойная. А муж у нее был здоровенный блондин. Когда он смотрел на меня своими бледными глазами, у меня поджилки тряслись от страха. Если этому человеку наставить рога, то он бы мог пойти на самое худшее! Если бы я трахнул его бабу, да если бы он об этом узнал, то этот боров снял бы с меня шкуру, как кожуру с картошки! Он бы сделал из меня лапшу! Чтобы собрать меня, не нужно было бы и носилок, хватило бы промокашки. Да, годы шли, а я облизывался, заглядывая ей под юбки! Думая о разных штучках, которые я ей сделаю, о штучках, которые я попрошу, чтобы она сделала мне, и о всяких других, которые мы фатально придумаем вместе. После ее ухода у меня начинались дикие головные боли. Решения не находилось. Я так много вхолостую думал о ней, что становился фаталистом. И с возрастом стал отказываться от своего желания. Я говорил себе, что это никогда не произойдет — мадам Ляфиг и я в одной кровати или на соломе! Но вот в тот год, когда мне должно было исполниться пятнадцать годков, женился дядя Фернан. Он был сводным братом маман. Большой повеса, который обрюхатил половину нашего кантона. Он наконец втюрился в одну богатую дочку местного маклера и растаял от любви. Бабники всегда заканчивают так: обруч на палец, господин мэр, и веревка на шее. Ну, а поскольку свадьба была солидная, надо было прийти в приличной одежде. Маман купила мне на рынке темный костюм. Правда, не моего размера. Костюм на шестнадцать лет мне был уже мал, а на восемнадцать болтался на мне, как на вешалке. Но мне все-таки купили на восемнадцать лет. Он стоил дороже, но маман так за меня была горда, что не посчиталась с этим. Она сказала мне, чтобы я сходил к мадам Ляфиг подогнать костюм. Чтобы мадам Ляфиг, хоть она и не шьет мужские костюмы, сделала на этот раз исключение — ведь это для сына ее лучшей подруги.

Итак, однажды вечером пошел я к Ляфигам, — продолжает рассказывать Толстый внимательно слушающей аудитории. — Они жили на другом краю деревни, на опушке леса. Портниха закрылась на все запоры. Мне пришлось долго тарабанить в дверь, но она открыла только тогда, когда я назвался. Она мне объяснила, что ее муж ушел на ужин по случаю окончания молотьбы, а она боится оставаться ночью одна. Тем более, что дома не было Черныша, громадного желтого пса, который всегда находился при своем хозяине.

«Ладно, давай займемся делом, надень костюм!» — говорит она мне. Я держу костюм на руке. Я оглядываюсь и ищу укромный уголок, чтобы переодеться.

«Ты что не переодеваешься, Сандр?» — удивленно спрашивает она.

Потом она понимает и краснеет.

«Правда, ты уже не мальчик. Иди сюда!»

Она приоткрывает мне дверь своей комнаты и оставляет меня одного.

Я подхожу к кровати, ее кровати, застеленной стеганым вышитым одеялом. На стене, я помню, висело черное распятие, за руки Иисуса была засунута ветка самшита. Рядом, в большой рамке, висели фотографии родителей Ляфиг. Они сидели, прижавшись друг у другу, и челюсти у них отвисали, по причине того, что в то время, когда их снимали на портрет, у них уже не было ни одного зуба, а в деревне вставных челюстей не делали. Я по быстрому раздеваюсь. Мне боязно, что она войдет раньше времени. В два счета я влезаю в брюки, чтобы прикрыть самое главное. Я трясусь, как миска со студнем на горбу одногорбого верблюда!

Я ищу ширинку, и тут входит мадам Ляфиг. Она смотрит на меня и хохочет. А я шарю рукой по брюкам и никак не могу найти эту проклятую ширинку. «Ты как царь Горох, Сандр, — говорит она мне, а сама еще пуще хохочет, — ты, паренек, панталоны-то надел другой стороной». Это было на самом деле так. Я потому и не мог застегнуть ширинку, что она была сзади, как у Чаплина. А я, как кретин, искал ее. Я смотрел, как она смеется всей грудью, а у самого, парни, дрожь по спине пробегала. Надо сказать, что одета она была по-домашнему: что-то вроде халатика, простенькое и совсем легкое. От хохота поплавки у нее надувались, как будто их подкачивали ножным насосом.

«Чего же ты мучаешься со своей ширинкой, раз она с другой стороны, Сандр? — наконец вымолвила она. — Сними брюки и одень, как надо, мужчина ты мой!»

И продолжая разговаривать, она в шутку потянула брюки и .. выпустила на волю моего вздыбившегося вороного. От этого зрелища она лишилась дара речи. Я не знал, как успокоить это стихийное бедствие. А у нее, у портнихи, уже глаза лезли на лоб. Да так и остановились. Она оцепенела, стала, как окаменелая.

«Да что с тобой происходит, Сандр, малыш мой?» — запричитала пампушка, позабыв снять наперсток с пальца. Мои глаза что-то бормотали, а колени издавали крики «браво». Мы оба остолбенели. Мы взирали на эту колдовскую штуковину и не знали, что с ней делать. Ничего не приходило нам в голову, ни ей, ни мне, честное слово! Как будто мы нашли ее на дороге и не понимали, на что это может сгодиться!