Стандинг

Тем не менее этот факт выжимает из мамаши Согреню последние оставшиеся слезинки. Она не эгоистка и не оставляет влагу про запас на случай своих будущих передряг, она изливает ее остатки на алтарь сообщества. Великая гражданка в своем женском роде! Крушение на железной дороге придает ей смелости. Она покидает проем двери и устремляется по коридору прямо к телеящику, чтобы быть ближе к месту событий, и без всякого стеснения взирает на катастрофическую сцену. Она жалуется, что ей плохо видно без очков. Вчера вечером ее благоверный приперся в дупель пьяный и, когда они сели за стол полакомиться рыбой фиш, взял да и выкинул очки в окно. Гестаповские манеры, вы не находите? Маман признает, что да. Тогда Согреню начинает вещать синхронно с ящиком. От крушения она перекидывает мосточек к своим невзгодам. Ее законтропунктило. Согреню выливает на нас, брызгая беловатой слюной, ведро своих драм за неделю: соседка сверху вывалила помойное ведро на ее половичок, затем Жюльен (ее муженек) полаялся с консьержкой по поводу ватерклозета, лохань которого треснула так давно, что запах г... стал уже родным в их квартире. И еще всякую всячину, и все это жалобным голосом, и с пеной в уголках рта. На днях она собирается пойти в полицейский участок пожаловаться на сына. Для матери это тяжело, но раз он оказался таким подлецом, то нужно переступить через материнские чувства, правда? А иначе, что же это за мораль, видите ли? Все соглашаются. Раз он не уважает свою мать, пусть посидит в тюряге, ему это пойдет только на пользу, ее Морису. Не говоря уж о том, что он везде шмонается с велосипедной цепью в кармане, которая ух никак не может служить ему носовым платком.

«Спикер» меняет пластинку. Он говорит, что какой-то мюлокосос, только что достигший половой зрелости, выбросился со второго этажа Эйфелевой башни. Мамаша Согреню моментально переключается и тут же приходит к выводу, что эта башня представляет опасность для общества, что. необходимо принять меры и что на «их» месте она бы разрушила ее без всяких проволочек. Диктор прерывает ее и сообщает такое, от чего затрещала шевелюра Рыжего: он даже перестал пережевывать пишу. В высшей шкале Сен-Сир – на Золотой Горе произошел новый случай самоубийства. Это что, эпидемия? Вчера вечером, один из слушателей, офицер полиции Бардан, отравился стрихнином в своей комнате. И не оставил никакой записки.

– Вы слышали? – лепечет Матиас.

– Рыжий становится мертвенно-бледным. Зрелище производит впечатление: на его лице живыми кажутся только веснушки, а само лицо напоминает подмаргивающий своими звездами млечный путь в миниатюре.

– Ты знаешь этого Бардана? – задаю я вопрос. Матиас пожимает плечами.

– У меня более двухсот слушателей, а я приступил к исполнению обязанностей только полмесяца назад, господин комиссар.

В присутствии Фелиции мы воздерживаемся от комментариев, но, проглотив перевернутые вверх низом сливки, мы, не теряя ни минуты, отправляется в Контору. Мамав расстроена нашим поспешным уходом из-за того, что мы не выпили мокко, которое остается на ее балансе. Я объясняю ей, что нам нужно решить важные дела.

Она все понимает, но продолжает оплакивать наш внезапный уход.

Кофе – не кислые щи, его не разогреешь!

Глава четвертая, В которой Берюрье, выполняя особое задание, перенацеливается на педагогику

На лацкане пиджака Шефа красуется розетка ордена Почетного легиона. Сидя за своим министерским столом, он слушает нас с отрешенным видом, подобно психоаналитику, выслушивающему рассказ своего пациента. Его холеные руки, лежащие на бюваре из кожи, кажутся выкроенными из этой кожи. Когда мы заканчиваем наш рассказ, он вытягивает пальцами манжеты рубашки из рукавов, поправляет медную линейку, которая лежит не совсем параллельно с бюваром, и, судя по всему, возвращается на землю.

– Матиас, малыш мой, – шелестит он, – я тоже думаю, что это темная история, но что я могу?

От расстройства Рыжий увядает как поздний цветок цикория от заморозка. Матиас – простак, он плохо знает Патрона. Он не знает, что Хозяин любит напускать искусственный туман в деликатных случаях.

И обвораживающим тоном директор продолжает, упорно избегая встречи с нашими умоляющими глазами:

– Об этом, дорогой Матиас, следовало рассказать нашим друзьям из лионского сыска.

Ну, началось. Невинные мелкие укусы в стиле «Ты нас покинул, поэтому расхлебывай сам»

Ржавый бросает на меня полный отчаяния взгляд, взывающий о спасении души. Он поднимает на мачте флаг бедствия. Надо спешить на помощь, иначе он пойдет ко дну от замешательства.

– Господин директор, – вклиниваюсь я, – Матиас совершил это путешествие, чтобы просить у нас помощи и защиты, у нас, его бывших начальников, у нас, его старых друзей, у нас, людей, которые сформировали его. Обстоятельства вынудили его временно покинуть нас (я делаю упор на слове временно, чтобы умаслить старика), но сердцем он всегда с нами, и он это доказал.

Не плохо, правда?