Станислав Лем

Я бы вполне смог, наверное, состряпать какой-нибудь стандартный бестселлер. Блоньский, например, утверждает, что я бы “смог всё”, и, может, он прав. Но я-то знаю, что если бы даже был уверен в том, что “смогу”, то не стал бы этого делать, потому что мне это неинтересно. Речь идёт о том, что я не управляем снаружи. Но в то же время я, конечно, не мазохист, поэтому и не говорю, что мне якобы всё равно, читают меня или не читают, рецензируют меня осмысленно или без смысла, хорошо платят или плохо. Всё это не безразлично мне, но никак не влияет на моё поведение в литературе. Ведь не затем я написал свой “Насморк”, чтобы заработать на “лёгкой книжке”, — мне просто досаждала память о “Расследовании”. С годами я всё яснее видел, как можно эту книгу сделать лучше. Хотя, конечно, то, что я говорю, вовсе не претендует на ранг кантовского суждения. И я не считаю, что всё то, чем я сам лично руководствуюсь, может быть или должно быть особенностью или обязанностью каждого писателя. В конце концов, это вопрос чисто психической конституции. Я делаю то, что меня интересует, и не забочусь о том, что и как заинтересует читателей и критиков. (Многих именно это и раздражает.) Разница между Востоком и Западом сейчас такова, что Запад в своей культуре терпим ко всему, так что, видимо, и этого Лема может потерпеть. Почему бы и нет, коли везде господствует “либеральность”? Плюрализм, конечно, лучше бетонных тюрем, НКВД, избиений, обманов на каждом шагу и медленного, но неуклонного предпочтения проходимцев внутренне честным людям…»^{190}

8

Но избавиться от давления извне, конечно, невозможно.

5 января 1978 года Станислав Лем отправил письмо в отдел культуры ЦК ПОРП.

«Мне, — писал он, — писателю, книги которого вышли в 257 изданиях на 32 языках мира, естественно, приходится вести широкую переписку по издательским вопросам. Печально, но моя заграничная почта постоянно вскрывается, задерживается и прочитывается. Я всегда считал и считаю эти действия весьма бестактными (если тут годится такой эвфемизм), но готов был даже смириться с ними, но теперь они, к сожалению, практически парализовали мою деятельность…»

И далее писатель указывал на то, что многие письма до него попросту не доходят.

«В результате этих пропаж, — писал Лем, — я уже понёс существенные материальные утраты, но не это является самым важным, гораздо мучительнее для меня моральная сторона издевательств, которым я постоянно подвергаюсь. Полагаю, что пришло время сказать об этом. Я не намерен впредь так же молчаливо, как прежде, сносить указанные издевательства, тем более что сам никогда не давал для этого поводов. Я не намерен впредь тратить время на попытки восстановить постоянно рвущиеся деловые контакты с помощью телеграмм и телефона и не собираюсь прибегать ко лжи, объясняя заграничным представительствам и лицам, почему я не отвечаю на их письма и не выполняю взятые на себя обязательства. К тому же смысл этих издевательств мне совершенно непонятен, поскольку они совершенно не соответствуют ни моим, ни государственным интересам. Если речь идёт о том, чтобы сделать мою дальнейшую работу в стране совершенно невозможной и тем самым подтолкнуть меня к принятию некоторых необходимых шагов, то можно сказать, что до этого осталось немного…»^{191}

Не дождавшись ответа из отдела культуры, Станислав Лем опять пишет на тот же адрес: «На моё письмо от 5 января текущего года вы мне, видимо, не захотели ответить. Если ваше молчание означает одобрение действий, в результате которых я попадаю в вынужденную ситуацию, из которой единственным выходом будет отъезд из страны, то могу лишь сказать, что вся ответственность за это ляжет на инициаторов данного бесславного предприятия…»

Всё-таки дела и на этот раз как-то устроились.

Переписка с заграницей восстановилась, до выезда из страны дело не дошло.

Но, читая письма Станислава Лема, невольно вспоминаешь запутанные и пустые хлопоты знаменитого звездопроходца Ийона Тихого на планете Энция («Осмотр на месте»), однажды потребовавшего от местных властей предоставить все нужные ему документы.

«В Институте тут же составили машинный толковый словарик обоих посланий. “Отстрепенуться” — отклониться, “в обличье” — от имени, “загвоздить” — заклеймить и так далее. Но я даже не взял его в руки. Я требовал доступа к источникам. Это привело власти в некоторое замешательство. Из начальников отделов ни один не имел соответствующих полномочий, так что мы пошли в дирекцию. Там выяснилось, что имеет место такого рода служебная тонкость: Институт может предоставить мне шихту, но не источники, то есть оригиналы рапортов, документов, отчётов и т. п., из которых, посредством выдержек и резюме, собственно, изготовляется та самая шихта, поскольку все оригиналы хранятся в тайном архиве МИДа и сотрудники Института доступа туда не имеют. И это не предмет для дискуссий и споров; ни требовать, ни обсуждать, ни даже понимать тут нечего — просто именно так проходит линия разграничения между компетенцией Института и соответствующих управлений МИДа…»

9