Станкевич

«Сегодня такое очаровательное утро, — пишет Станкевич своей возлюбленной. — Солнце делает на меня всегда приятное впечатление, оно отогревает душу: так всему веришь, всего надеешься, пробуждается старое суеверие, старая доверчивость к судьбе и чудесам в божьем мире. Первая мысль о Вас: в этом чудесном свете Вы являетесь мне тихим, кротким ангелом мира, который послан украсить жизнь мою, расцветить ее радужным цветом любви.

Знаете ли, есть минуты, в которые мне странно бывает представить нас вместе в простых, близких, людских отношениях. Вы мне казались так святы, так недоступны. Вы были для меня видимое Провидение, видимое божество. Я не думал, чтобы судьба могла соединить нас когда-нибудь — и вместе питал суеверную надежду на ее милости. И если бы мы не узнали, что необходимы друг другу, все-таки жизнь моя протекла бы под сенью Вашего образа; все святое и прекрасное внушено было бы Вами. И теперь, когда нам предстоит вечный, неразрывный союз, Вы всё остаетесь для меня так же святы; я с таким отрадным чувством благоговения сознаю всё Ваше превосходство надо мною, с таким упоением готов преклониться перед Вами — душа нуждается в этом видимом божестве, ей необходимо в живом образе увидеть мир и любовь, которые потемнели во вселенной!

Зачем я теперь не с Вами? Эти прекрасные дни, эта жизнь, которая пробуждается в природе, были бы для меня вдвойне упоительны — мы бы любовались на чудесный колорит весеннего неба, ощущали живее биение вечной любви в природе!»

Станкевич едва ли не каждый день пишет своей возлюбленной. Его письма полны глубоких мыслей, в них ощущается трепетное дыхание любви: «Для любви забываются все отношения жизни, все связи, все обязанности; она разрывает все оковы. Я не столько бы уважал, любил Вас, если б Вы не сохранили этой привязанности к людям…»

А вот строки из другого послания: «…Берегите себя, берегите для моего счастья, для нашей любви — любви все должно служить, все покоряться; она старшее существо в чине создания, она венец творения».

Михаил Бакунин был в курсе отношений своей родной сестры со Станкевичем. «Он действительно любит, — сообщает Михаил в одном из писем сестрам. — Его любовь проста, и чем она проще, тем прочнее и искреннее. Они будут счастливы, и в этом не сомневаюсь».

И здесь же, обращаясь к Любиньке, говорит: «Он говорил со мною только о тебе, моя милая Любашам Любовь, которую он чувствует к тебе, вернула ему жизнь. Даже доктор Дядьковский не мог бы произвести более чудесного излечения».

Роман Станкевича и Любы стал вскоре предметом обсуждения в кругу знакомых и друзей. Никто из них не сомневался в искренности чувств двух сердец. Поэтому всех, безусловно, волновал лишь один вопрос: скоро ли свадьба? А все шло именно к этому.

Однако по обычаям того времени родители должны были дать согласие на их брак. Станкевич написал письмо в Удеревку, в котором испросил разрешение отца на женитьбу. Но ответа долго не было, что, естественно, вызвало беспокойство в семье Бакуниных. Станкевичу пришлось успокаивать Любу:

«Ради бога, забудьте думать, что между нами может быть какая-нибудь преграда… я знаю отца моего и дядю, как самого себя, знаю их любовь ко мне, для них выше всего на свете мое счастье».

Вообще из переписки Станкевича того периода можно видеть, как чисты были чувства нашего героя:

«…Когда же Вы поверите моей любви? Когда перестанете тревожить себя сомнениями? Каждое Ваше страдание для меня несчастье. Молю Вас, берегите для моего спасения — помните, что только жизнь моя, мое человечество нераздельно с Вашим счастьем. Как бы я хотел лететь в Прямухино, чтобы успокоить, уверить Вас снова. Если бы эти черные, болезненные думы разлетелись бы в одну минуту — Вы бы увидели, что любовь к Вам все та же, прежняя в моей душе. Мы бы опять стали строить домики и играть в пятачки. Да! Эти карты и пятачки наполняют мою душу больше, нежели Фихте. Думайте, что хотите, обо мне, по крайней мере, Вы увидите из этого, перестал ли я любить Вас? Перестал ли любить? Когда всякий ничтожный предмет получает в глазах моих святость, потому что он был близок к Вам! Вы не думали этого, когда я был в Прямухине, когда Вы читали на лице у меня — и я сам виноват: моя слабость, моя болезненная фантазия всему причиною; я не мог писать к Вам, раздираемый непостижимыми для меня самого муками, я боялся Вашу чистую, светлую душу.

Но с этих пор, радость и горе, вся жизнь — пополам! Не должно быть пределов между душами, которые нашли друг друга! Как бы я хотел лететь в Прямухино, чтобы успокоить, уверить Вас снова… Вы бы увидели, что любовь к Вам в моей душе… Как бы я хотел быть в эту минуту подле Вас, сжать Вашу руку, тысячу раз повторить Вам, что люблю Вас, и услышать то же от Вас…»