Станкевич

Поздно. Стужа. Кони мчатся
Вьюги бешеной быстрей….
Ах! когда бы нам добраться
До ночлега поскорей!
У! как в поле темно, бледно.
Что за страшная метель, —
И далек ночлег мой бедный,

Одинокая постель!

Мчуся. Грустно. Злится вьюга

По белеющим полям;
И сердечного недуга
Я постичь не в силах сам.
То прошедшее ль с тоскою
Смутным чувством говорит,

Иль грядущее бедою
Мне нежданно грозит?..

Пусть все сгибло в раннем цвете,

Рок мой мрачен и жесток;
Сладко думать мне: на свете
Есть блаженный уголок!..
И в полуночи глубокой,

Как спешу к ночлегу я, —
Может — ангел одинокий
Молит небо за меня…

После прочтения стихотворения Станкевич едва не разрыдался — так взволновали его стихи друга. Они словно были написаны про него, путника, который много месяцев колесит по чужой земле и хочет скорее добраться до ночлега, то есть до отчего дома. Ах, как хотелось ему «поскакать в Россию», чтобы увидеть ее бескрайние просторы.

Станкевич действительно без ложного патриотического пафоса скучал по рождественским морозам, белым хатам-мазанкам, певучей малороссийской речи, галушкам с салом, золотистым подсолнухам, зеленым дубравам, тихой речке в белых кувшинках и меловым горам… «Грустно, что нигде не увидишь обмерзших усов, как это бывает в России, — писал он, — а величественной бороды, покрытой инеем, и в помине нет». «Через день (после Рождества. — Н. К.) я позвал наших русских к себе, — сообщает он в другом письме, — и ужасно обрадовал некоторых из них малороссийскими песнями! Один из них, хохол Лукьянович, уверял, что ему в первый раз весело…»

В такие дни Станкевич особенно радовался встречам с людьми из России, тем более если приехали недавно, со свежими новостями и впечатлениями. Но до юга Европы, до Италии, гости добирались весьма редко.

Очень часто он мысленно переносился в Россию. И тогда нестерпимая тоска еще больше сжимала его сердце. «Я думаю теперь в Удеревке довольно многолюдно, — говорит Станкевич в очередном письме, — дом оглашается пением, леса гоньбою и выстрелами, Фазой и Наполитан (собаки Станкевичей. — Н. К.)

приободрились при виде своих покровителей, и, лежа под фортепиано, слушают увертюру из «Семирамиды», которую Ваничка (брат Станкевича. — И. К.) разыгрывает с Катериной Лаврентьевной (гувернантка в доме Станкевичей. — Н. К.). В большом кабинете укреплен канат, и Ольга в гусарском костюме, прислонясь к печке, намазывает подошвы мелом (братья и сестры Станкевича упражнялись в хождении по канату, Ольга — молоденькая горничная, участница игр. — Н. К.). Зиновья (экономка. — Н. К.), вступившая снова в должность, раздает веревочки и обрывочки для разных художественных употреблений, и Федор-буфетчик медленно отпирает кладовую, в которой хранятся костюмы… Пашка и Колька (дети-сироты, проживавшие в доме Станкевичей. — Н. К.) довершают торжество, каждый, держа правой рукой за носок левой ноги и подпрыгивая слегка, причем головы их живописно кивают с одной стороны на другую. Мне это так живо представляется, что вдруг иногда кажется, будто я в Удеревке. Но надобно еще подождать…»

Мысли о возвращении в Россию не оставляли Станкевича все время, что он находился за границей. Но чаще они стали звучать в конце 1839-го и в 1840 году. Домой он планировал привезти «лучшее здоровье и, может быть, более порядочную голову». Иногда ему казалось, что вот он пройдет еще один курс лечения у именитых докторов, и наступит долгожданное исцеление. Верил, надеялся и следовал их предписаниям.

В марте 1840 года Станкевич, как и планировал, приехал в Рим, где его лечением занялся Алерц, доктор самого папы римского. По поводу лечения своей болезни он также провел консультации с врачом датской королевы Гартманом, итальянским доктором Маттеисом. Последний заявил, что болезнь «далеко не из легких и вылечить ее трудно». Но, к сожалению, многочисленные консультации зарубежных медицинских светил не предупредили дальнейшего прогрессирования заболевания Станкевича, а привели в итоге лишь к значительной трате его денег.

Станкевич поселился на Корсо, в доме 72, о чем сразу написал своим берлинским друзьям Фроловым: «Все мои подвиги в Риме ограничиваются до сих пор тем, что я отыскал себе квартиру, которою пока очень доволен. Железная печка очень хорошо греет комнату, чистую, веселую и удобную. Маленький Schlafcabinet (спальня. — Н. К.), по счастию, как раз против печки, следовательно, с этой стороны я обеспечен».