Становясь Лейдой

Крошечный ротик малышки намертво присосался к Маевиной груди, упорно выдавливая молоко. Маева ошеломленно глядела на свое новорожденное дитя. Ее рука почти полностью покрывала крохотное тельце. Ее дочь сосала молоко с таким жадным усердием, что это зрелище и завораживало, и пугало – Маева словно и не понимала, кто она, эта малютка, одновременно знакомая и чужая в ее неуемном животном голоде. С ее появлением жизнь самой Маевы так внезапно переменилась.

А твоя жизнь, любимый?

Вопрос сам собою возник в голове, непрошеный и нежданный.

На мгновение она дала себе волю подумать о нем. Будто он здесь, совсем рядом, его дыхание обжигает ей щеку, пальцы запутались в ее волосах… Малышка расплакалась, отпустив грудь. Интуитивно Маева принялась укачивать дочь на руках, чтобы ее успокоить. Потыкавшись личиком в материнскую грудь, малютка затихла. Маева перевернулась на бок, бережно обняла дочь, как бы укрыла ее рукой – пусть будет поближе, так лучше и безопаснее, – и закрыла глаза.

Хоть немного поспать…

«Рубашка». Маева заставила себя проснуться. Еще чуть сочившийся кровью, лоскут тонкой полупрозрачной кожи лежал на кровати, поблескивая в свете свечей. Она завороженно провела пальцем по паутинке из вен, расходящихся, точно ветви миниатюрного деревца. В пузыре еще бился слабенький пульс, и с каждым ударом цвет веточек-вен чуть менялся: отливал то лиловым, то розовым, то почти синим. Сколько же тайн и чудес скрыто в простом клочке кожи.

Впрочем, Маеву вовсе не удивило, что ее дочь родилась в «рубашке»; она сама родилась под покровом.

Она прошептала на ухо малышке:

– Не бойся, так и должно быть… Так наше племя приходит в мир.

Она снова потрогала тонкую мягкую кожицу пузыря и приподняла к свету крошечную ручку дочери. Рассмотрела остатки срезанных перепонок, таких же тонких, почти прозрачных, налитых нездешним свечением.

Выбора у нее нет; пузырь надо спрятать.

Маева бережно переложила малышку с груди на кровать. После кормления из груди до сих пор капало молоко. Маева знала, что надо поторопиться. Один взмах швейных ножниц – и «рубашка» разрезана пополам. Каждую половинку – еще пополам, и еще, и еще, пока на кровати не собралась кучка мелких кусочков, каждый не больше большого пальца. Она наблюдала, как угасает биение пульса, как розоватая кожа становится белой, почти бесцветной. И вот не осталось уже ничего, кроме тоненьких треугольных лоскутиков мертвой кожи.

Питер вошел, едва Маева успела убрать под кровать кучку обрезков.

Она даже смогла улыбнуться, еле держась на ногах, по которым текли струйки крови.

Она указала рукой на малышку. Та тихонько захныкала, как по команде.

Новоиспеченный отец бросился к дочери, уже оглушенный любовью.

Что есть

Хорошо быть такой маленькой: можно спрятаться у всех на виду и никто меня не найдет.

Плохо быть такой маленькой: можно спрятаться у всех на виду и никто меня не найдет.

Я пряталась в день своего рождения. Девочка-призрак, я лежала, свернувшись калачиком рядом с мамой, пока она тужилась, выдавливая из себя мое младенческое тельце. Звучит будто выдумка, да. Но я помню каждое мгновение. Я пребывала в двух местах одновременно. Здесь и там. Помню, как я плыла в потоке ветра, вой одинокого волка, летящий среди деревьев, тянул меня то туда, то сюда, из дома и в дом, наружу из маминого большого живота и снова внутрь. Мама не знала. Она ослепла от страха и не видела ничего. Ее лицо было белее луны. Ее рыжие волосы потемнели, намокли от пота, стали как реки, струившиеся у нее по спине. Я убрала влажные волосы с ее лица, положила призрачную ладонь ей на лоб, чтобы ее успокоить. Ее лоб был горячим и влажным, и она вся дрожала, как кролик. Я шептала ей на ухо ласковые слова, когда старуха схватила меня за младенческую головку и вытащила наружу. Она тоже не видела ту, другую меня – никто не знал и не ведал, что я была призраком в этой комнате.

Но я знаю, как это было. Я помню, как родилась. Как рождалась.

– Хватит выдумывать, Лейда. Не говори ерунды. Иди кормить кур. – Мама качает головой. Ставит корзину с бельем на землю.

Я щурюсь на летнее солнце:

– Будет дождь.

Мама щурится на меня:

– Да неужели? Откуда бы взяться дождю, если на небе ни облачка?

Я пожимаю плечами. Не говорю маме, что воздух грустит. Деревья тоже грустят. Солнцу грустно всегда, поэтому оно не задерживается на небе.

Я не говорю маме, что сегодня ее постиранное белье высохнуть не успеет. Она все равно мне не поверит. Я зарываюсь босыми ногами в траву. Мама берет первую вещь из корзины. Резко встряхивает папины брюки. Я украдкой смотрю на нее, как бы и не смотрю вовсе. Тихонько грызу ноготь.

– Я помню даже цвет одеяла, в которое ты меня завернула. Красное и все в заплатках. Как бы я это узнала, если бы меня там не было, мама?

Она поднимает глаза к ясному синему небу. Машет рукой, отгоняя невидимую мошкару: