Становясь Лейдой

Я хочу, чтобы мама меня обняла, и тогда я ее оттолкну. И тогда, может быть, она снова стиснет меня в объятиях навсегда, и защитит от всех бед, и никогда не отпустит, не даст мне упасть. Она будет меня обнимать, вытирать мои слезы. Она скажет, что ненавидит срезать мои перепонки так же сильно, как я сама ненавижу, когда их срезают. Смеясь и плача, она мне скажет, что я ее девочка и она никогда-никогда не заменит меня никем, и уж точно не каким-то мальчишкой. Чуть погодя я смягчусь и скажу, что прощаю ее за все. Мы войдем в дом, держась за руки, и папа тоже попросит прощения.

Мама вздыхает. Это тяжелый, усталый вздох. Она держит в руке мою куколку. Ждет, когда я ее заберу. Я не забираю. Она сажает ее рядом со мной. Мамины руки висят, как плети. Я глотаю новые слезы. Во мне тоже бездонный колодец. Колодец слез. Я напоминаю себе, что злюсь на маму. Жду, когда она заговорит. Или потянется меня обнять. Сделает хоть что-нибудь. Что угодно.

Она садится рядом со мной, смотрит в колодец. У нее на коленях лежит полотенце.

Краешком глаза я наблюдаю, как она берет ведро и бросает его в колодец. Оно бьется о стенки и с громким плеском падает в воду. Я смотрю вниз, пытаюсь разглядеть ведро в черной дыре. Я беру свою куколку, хотя все еще злюсь. Мамины руки перебирают веревку. Ведро поднимается из темноты, точно призрак. Мама снимает его с крюка, ставит на траву. Потом поднимает меня и тоже ставит на землю. Так быстро, что я едва успеваю почувствовать ее легкое прикосновение.

Я задерживаю дыхание. Мне хотелось бы в ней раствориться, впитаться водой в ее кожу. Если я брошусь в колодец, прыгнет ли мама за мной? Наверное, нет.

– Я рассказывала тебе сказку о колодце Урд? – спрашивает она.

Я качаю головой.

– Это очень старая сказка. Старше всех в этой деревне, старше всех, кто лежит в земле на прогнившем церковном кладбище. Старше самой церкви. Старше деревьев. Старше нашего колодца.

Она переливает воду в маленькое ведерко. Легонько хлопает меня по коленке и показывает на ведерко, мол, вставай в воду. Вода сразу бодрит; она приятно холодит ноги, унимает саднящую боль в порезах. Я молчу и надеюсь, что мама начнет рассказывать сказку. Но нет. Она просто тихонечко напевает себе под нос, ждет, когда вода сделает свое дело. Она наклоняется, срывает травинку, рвет ее на мелкие кусочки. Не говорит ни слова.

– Ты расскажешь мне эту сказку, мама?

Она медлит, но все же кивает:

– Расскажу перед сном.

Я пытаюсь скрыть свое радостное волнение, топая ногами в воде. Как будто я давлю виноград. На прошлой неделе мама мне рассказала, как делается вино: люди давят ягоды винограда ногами. Так странно, что кто-то пьет сок, выдавленный ногами. Я почти забываю о том, что мне грустно и что я сержусь. Почти, но не совсем.

А потом она кое-что говорит. Тихо-тихо, еле слышно.

– Это было в последний раз, дитя. – Слова такие тяжелые и большие. – Так хочет папа.

Я прекращаю давить воображаемый виноград. В последний раз? Что это значит? Она протягивает мне полотенце, я выхожу из воды, жду объяснений. Мама молчит. Но я все понимаю, когда она начинает вытирать мне ноги – так нежно, так бережно.

Мы больше не будем срезать перепонки.

Всю дорогу до дома она напевает нашу колыбельную – ту, которую пела мне с самого раннего детства. Я ей подпеваю, и наши два голоса сливаются воедино.

Я поднимаюсь следом за ней на крыльцо, каждый шаг отзывается болью, каждый следующий больнее предыдущего. Я представляю, как мои ноги превращаются в плавники. Синие-синие и такие огромные, что их не скроют даже папины черные сапоги.

Сказка на ночь

Прежде чем время осознало себя и Земля научилась вращаться, в центре всего стояло Великое дерево. Никто не знает, как и откуда оно появилось, но вся жизнь родилась из него. На его могучих ветвях покоились Девять миров, закрепленные в шатком равновесии всего, что есть.

Лейда приподнимается, опираясь на локти.

– Что значит «шаткий»?

Маева взбивает дочке подушку и щелкает пальцами, велит ложиться.

– Это значит «опасный». Ненадежный.

Лейда ложится и морщит нос.

Маева сидит на краешке кровати. Свет единственной свечки подрагивает и мерцает, отбрасывая причудливые тени на ее лицо.

– На верхушке Великого дерева жил грозный орел. У подножия – свирепый дракон. Эти двое ненавидели друг друга лютой ненавистью и обменивались ядовитыми колкостями, передавая их с посланцем – шкодливой белкой, бегавшей вверх-вниз по стволу дерева.

– «Шкодливый». – Лейда улыбается. – Я знаю, что это значит.

– Каждый из Девяти миров ощущал на себе их вражду, потому что их ярость порождала могучие землетрясения и ураганы, разорявшие земли во всех мирах…

– Что значит «разорявшие»?

Маева вздыхает и подпирает подбородок рукой.

– А ты сама как думаешь?

Лейда на секунду задумывается, глядя в потолок.

– Когда ветер сердится и злится на всех, он все опрокидывает и ломает. – Она смотрит на маму. – Ветер не хочет ничего ломать, просто он злой до черта и не может сдержаться.

Маева пытается скрыть улыбку.