Становление спецслужб советского государства. 1917–1941 гг.

«…В начале войны мы испытываем острую нехватку в квалифицированных кадров. Я и Эйтингон предложили, чтобы из тюрем были освобождены бывшие сотрудники разведки и госбезопасности. Циничность Берии и простота в решении людских судеб ясно проявились в его реакции на наше предложение. Берию совершенно не интересовало, виновны или невиновны те, кого мы рекомендовали для работы. Он задал один-единственный вопрос:

— Вы уверены, что они нам нужны?

— Совершенно верно, — ответил я.

— Тогда свяжитесь с Кобуловым (майор госбезопасности Амаяк Кобулов, соратник Берии по работе по работе в ОГПУ по ЗСФСР, начальник оперативного отдела Главного управления по делам военнопленных и интернированных НКВД СССР. — Примеч авт.), пусть освободит. И немедленно их используйте…

Двумя этими предложениями Берия решил судьбу тех, кто должен были «превратиться в лагерную пыль», и снова обратился к списку руководителей Особой группы при наркоме НКВД, внес в нее: майор В.А. Какучая, и объявил:

— Ты требуешь контрразведчика, вот тебе и контрразведчик. Лучшего ты не найдешь. Целый нарком НКВД Грузии! Варлаама я знаю много лет! Не пожалеешь.

— Так точно, товарищ нарком!

— Приказа по группе не жди, он будет на днях! Немедленно за работу! — потребовал Берия.

— Есть! — принял к исполнению Судоплатов, покинул кабинет наркома и возвратился к себе, где, сгорая от нетерпения, его ждал Эйтингон.

В ситуации с будущими кадрами Особой группы Павел Анатольевич проявил не только смелость, а и человечность.

«…После освобождения некоторые мои близкие друзья оказались без жилья в Москве: их семьи были выселены из столицы. Все они поселились у меня на квартире, на улице Горького, где находился спортивный магазин «Динамо» (Судоплатов П. Спецоперации. Лубянка и Кремль. 1930–1950 годы. С. 199–200).

Радостный, возбужденный вид соратника и друга заставил Эйтингона с облегчением вздохнуть. Все их опасения, связанные с кадровыми предложениями по комплектованию Особой группы при наркоме НКВД СССР, остались позади. Выполняя указание Берии, они занялись решением неотложной задачи — составлением списка, оставшихся в живых профессионалов разведки и контрразведки, которых предстояло освободить из тюрем и лагерей. Первым в нем стоял Яков Серебрянский, основатель и бессменный руководитель Особой группы при наркоме НКВД, с которым длительное время работал Эйтингон. Следующим стал Иван Каминский, сорвавший покушение боевки украинских националистов на министра иностранных дел СССР Литвинова во время его первого официального визита в США в 1933 году. Его Судоплатов знал лично по совместной нелегальной работе. Не вызывала сомнений и третья кандидатура — Золотарева. Он доказал свою надежность предыдущими делами.

— Остальных ребят установим через руководство ГУЛАГа и запросим их освобождение отдельным списком, — предложил Эйтингон.

— Да, — согласился Судоплатов и собрался уже поставить под списком свою подпись.

— Погоди, Павел Анатольевич!

— А чего годить? Время не ждет! Нарком ясно сказал: свяжитесь с Кобуловым, пусть освободит. И немедленно их используйте.

— Наши начальники, они, конечно, молодцы. Но это сегодня, а как будет завтра, знают только в Кремле. Сейчас Серебрянский и другие — молодцы, а завтра глядишь — опять подлецы. Как говорится: милует царь, да не жалует псарь.

— Хорошо, что ты предлагаешь, Леонид?

Эйтингон улыбнулся и затем заметил:

— Пока продлить собственную жизнь. Ее длину определяем, конечно, не мы, а наверху, на самом что ни на есть верху. Но ее ширину определяет каждый сам.

— Леонид, ты можешь говорить яснее! — начал терять терпение Судоплатов.

— Пусть этот список подпишет наш непосредственный начальник — Фитин. С него взятки гладки. Он без году неделя в нашем строю, сменил свою «Мурзилку» на нашу дробилку.

— Не «Мурзилку», а «Сельхозгиз».

— По большому счету нет никакой разницы. Максимум в чем его обвинят, так это в некомпетентности. А вот тебя, Павел Анатольевич, можешь не сомневаться, в измене Родине.

Эйтингон как в воду смотрел. Через двенадцать лет на допросе у следователя МГБ, а потом КГБ Павел Анатольевич убедился в прозорливости и дальновидности своего друга: