Становление спецслужб советского государства. 1917–1941 гг.

«…Лебедь стал для нас ключевой фигурой в борьбе с бандитизмом на Украине в 20‐хгодах…ОтЛебедя, которомумыразрешаливыезжатьнаЗападв20‐хи30‐хгодахпонелегальнымканалам, намисталоизвестно, чтоКоновалецлелеялпланызахватаУкраинывбудущейвойне. ВБерлинеЛебедьвстречалсясполковникомАлександером, предшественникомадмиралаКанарисана посту руководителя германской разведслужбы в начале 30‐хгодов, иузналотнего, чтоКоновалецдваждывиделсясГитлером, которыйпредложил, чтобынесколькосторонниковКоновальцапрошликурсобучениявнацистскойпартийнойшколевЛейпциге» (Судоплатов П. Спецоперации. Лубянка и Кремль. 1930–1950 годы. С. 23).

Оставшись в Хельсинки, Павел ждал вызова от Коновальца. А тот не спешил, годы беспощадной борьбы за власть и собственную жизнь научили его никому не доверять и даже такому испытанному «другу», как Лебедь. В очередной раз подтверждался прогноз Шпигельглаза, Павла проверяли на лояльность. Шли дни, недели, а в его положении ничего не менялось. Неопределенность и не только она, а и поведение Полуведько все больше действовали на нервы Павла. Скупердяйство личного представителя Коновальца было запредельное. Он держал Павла впроголодь, на расходы давал всего 10 финских марок, которых едва хватало на один скромный обед, и содержал в спартанских условиях.

Такое отношение к «племяннику Лебедя» со стороны Полуведько было обусловлено не только природной прижимистостью, а и во многом его политическими взглядами. Павел настолько вошел в образ украинского националиста, что Полуведько, чтобы не дать воли своим рукам, всячески сторонился его. И тому находилось объяснение, в голове Коновальца вряд ли бы уложилось то, что Полуведько, как и Лебедь, также оказался агентом советской разведкой. В своих отчетах, адресованных в ИНО, он охарактеризовал Павла как «отъявленного националиста, которого мало убить».

Так, вольно или невольно Павел стал жертвой блестящего исполнения роли «отмороженного националиста» и за это расплачивался своим желудком. С каждым днем голод все больше давал знать о себе. Чтобы совсем не отощать, он, презрев гордость, подкармливался на явочной квартире советской разведки в Хельсинки во время встреч со своими кураторами Зоей и Борисом Зарубиными. Но и они не слишком баловали Павла, опасаясь, что его сытый вид насторожит Полуведько. Об этом, не самом лучшем периоде в своей жизни, так вспоминал Павел Анатольевич:

«…В Финляндии (а позднее и в Германии) я жил весьма скудно: у меня не было карманных денег, и я постоянно ходил голодный…»

Несколько облегчали его положение в Хельсинки Зарубины:

«…приносили бутерброды и шоколад. Перед уходом они просматривали содержимое моих карманов, чтобы убедиться, что я не взял с собой никакой еды: ведь это могло провалить нашу игру» (Судоплатов П. Спецоперации. Лубянка и Кремль. 1930–1950 годы. С. 25).

Жизнь Павла впроголодь и под подозрением продолжалась почти два месяца. Коновалец ждал доклада о результатах проверки «племянника старого друга». Она завершилась благополучно, подтверждением тому служило появление в Хельсинки посланцев Коновальца — Грибивского (Канцлера. — Примеч. авт.), приехавшего из Праги, и Андриевского — из Брюсселя. К ним присоединился Полуведько, и они все вместе пароходом отплыли в Стокгольм. Перед посадкой Павлу вручили литовский паспорт на имя Николса Баравскакса.

Липа, которую сляпали то ли в абвере, а скорее в литовской спецслужбе, была выполнена столь топорно, что Павел едва не погорел на паспортном контроле в Стокгольме. В паспорт была вписана фамилия ни Баравскакса, а некоего Сциборского, как оказалось, члена Центрального провода ОУН, и вклеена его же фотография. Павел оказался на грани провала. Ситуацию спас Полуведько, имевший задание от советской разведки обеспечить контроль за Павлом вплоть до вывода его на Коновальца. Он устроил скандал, обвинил портовые службы в путанице с паспортами, и это сработало. Дальнейший путь в Германию прошел гладко, незримая тень абвера оберегала их от эксцессов, подобных стокгольмскому. В Берлин они прибыли в июне 1936 года.