Станция на пути туда, где лучше

Когда мы приехали, паб, с видом на шоссе и капустные поля за ним, был еще закрыт, и мы, сидя на пустой стоянке, ели бутерброды с красной рыбой из маминой сумки-холодильника. Глядя, как жадно отец уплетает свою долю, я вскоре потерял аппетит.

Машину мы поставили в тени паба. Мимо сновали автомобили, и Фрэнсис Хардести вглядывался в каждый, будто оценивал скаковых лошадей, прикидывая, на какую ставить. Стрелка часов на приборной доске подползла к половине второго.

– У него “бумер” – кажется, треха. То ли черный, то ли серебристый, не помню. Может, даже синий. Я в нем только раз сидел. – Он достал из щели между креслами тропический лимонад и сунул мне под нос. – Последний шанс, – сказал он и рванул кольцо.

С каждой минутой я будто отдалялся от него. Мы уже должны были быть в Лидсе.

– Понимаешь, Кью-Си, он такой – повадки как у уголовника, но я-то знаю, что он в престижную школу ходил, вроде той, в которую мама тебя хочет отдать. Ну да, он уверяет, будто его выперли и все такое, но это неважно. Родители у него адвокаты. Вот мы его и зовем Кью-Си[8]. Вообще-то его зовут Барнаби, но учти, я тебе этого не говорил. – Отец усмехнулся. Если он и испытывал к Кью-Си хоть какие-то теплые чувства, его ехидный тон говорил о противоположном. – Не знаю, зачем он в плотники подался, но не сомневайся, мамочка с папочкой его всю дорогу поддерживали, – ну, ты понимаешь. Новенькие инструменты, собственная мастерская – это для начала. Стажировка в “Олд Вик”[9], связи на Би-би-си. Все к его услугам!

Я не знал, что на это ответить. Но будь у меня возможность сейчас, я сказал бы, что взгляды у него отсталые: почему родители со средствами должны отказывать ребенку в помощи? Из простого эгоизма?

А машины все проносились мимо.

– Хотел у тебя спросить, – начал отец, – про дедушку. Как он там, держится?

Дедушка мой всю свою жизнь дымил как паровоз и в шестьдесят четыре года заработал рак легких. Когда я в прошлый раз был у него дома, в семикомнатном особняке в Браденхеме, с необъятным газоном, который садовники подстригали самоходной косилкой, дедушка не смог подняться с кушетки в зимнем саду, чтобы поцеловать маму. Мы даже за пианино не посидели, а раньше он всегда играл мне пьески из сборника, который называл “Шопен для неумех”. Под рукой у него был баллон с кислородом, а к носу шла прозрачная трубка. Когда я об этом рассказал, отец вздохнул:

– Да, плохи дела… А фирму он на кого оставил – на маму?

– Вряд ли.

– Представляю, как она старается отвертеться! – Отец выгнул бровь. – Никто ее не заставляет банкеты обслуживать. Надо старику продать фирму, пока он совсем из ума не выжил. – Он тихонько рыгнул в кулак. – Прошу прощения.

Машины неслись сплошным потоком.

– Расскажи, что за школа такая? Та, куда тебя хотят пристроить.

– Меня туда приводили всего на час-другой.

– Так ты хочешь там учиться или нет?

Мое знакомство с Беркхемстедской школой ограничилось небольшой прогулкой по тропинке между часовней и крикетным павильоном, а оттуда – по длинному коридору, где на узких дубовых табличках были выведены золотыми буквами имена старост разных лет, в класс окнами на хвойную рощицу, и там я за партой два часа писал вступительный экзамен. Я ни с кем не говорил, кроме щуплого учителя в мантии, который сказал: как закончишь – можешь идти. И до сих пор меня тревожило воспоминание, как я оттуда уходил с чувством, что вовсе я не гений, как мне внушили, а самый заурядный середнячок.

– Не знаю. Мама хочет, – ответил я. – Но меня пока поставили в лист ожидания. Математику я написал плохо.

– Мне сказали, семьдесят шесть из ста. Если это плохо, что же тогда хорошо?

– В Беркхемстеде это плохая оценка.

– Что ж, есть в жизни вещи поважнее школы, поверь мне.

– Например?

Отец начал выковыривать из зубов хлебный мякиш.

– Например, делать то, что ты делать мастер. Найти на это время и не отвлекаться на ерунду.

– А что ерунда?

– Все, от чего во взрослой жизни не отвертеться, – счета, квартплата, долги. Все, что руки связывает.

– А-а.

– Надо еще в юности определиться, к чему у тебя дар, – и вперед. Не трать время на раздумья, справишься или нет, просто действуй, и все. Вот что я понял.

– А как узнать, к чему у тебя дар? – Особых талантов я за собой не замечал. Разве что в “Лучшие из лучших” играл неплохо, но в жизни это вряд ли пригодится.

– В том-то и штука, – ответил отец. – Начни я лет на десять-пятнадцать раньше, жизнь у меня сложилась бы куда удачней.

– Что начни – строить декорации?

– Да. Но в том-то и загвоздка, в своих способностях я всегда сомневался. Меня хвалили, но я думал, это они так, по дружбе. По-настоящему не поймешь, пока не втянешься, а потом – раз! – и все идет как по маслу, и за работой не замечаешь, как время летит – фьюить! Просто жаль, что я это поздно понял, вот и все.

– Но иначе ты бы с мамой так и не познакомился, – возразил я.

– Верно.

– И я бы у вас не родился.

– Нет… наверное, не родился бы.

Глаза у него стали стеклянные, взгляд устремлен вдаль.