Станция назначения - Харьков

- Нет, - сказал Борин. Он никогда не мог сразу понять, когда я говорю всерьез, а когда шучу.

- Вот видите, самое главное она от вас утаила.

- Вы сомневаетесь в ее правдивости?

- Нет, Петр Петрович, не сомневаюсь. Все, что она вам рассказала, настолько абсурдно, что, скорей всего, является чистейшей правдой. Да и зачем горничной все это придумывать? Конечно же, правда. Но уж больно неожиданная. Поэтому хочу вас на будущее предупредить, что теперь вы меня ничем не удивите. Я уже заранее допускаю, что Елена Эгерт вовсе не Елена Эгерт, а переодетая английская королева, покойный генерал Мессмер - тайный агент Махно, Муратов - свояк Распутина...

- Ну, а тот человек, который воспользовался вашим именем, чтобы присвоить ценности "Фонда"? - включился в предложенную игру Борин.

- Не догадываетесь?

- Нет.

- Деникин.

- Кто, кто?

- Антон Иванович Деникин, предшественник барона Врангеля.

Борин улыбнулся, и клинышек его бородки весело подпрыгнул:

- Помилуйте, Леонид Борисович, как генерал Деникин в Москве мог оказаться?

- Точно так же, как любовница командира отряда "Смерть мировому капиталу!" в доме генерала Мессмера, - объяснил я. - А впрочем, не буду отбивать у вас хлеб - выясните.

- Через ту же горничную?

- А почему бы и нет? Девица, говорите, наблюдательная. И слушать умеет, и в замочную скважину заглядывать. Совсем не исключено, что Антон Иванович к старику на огонек забрел в жилетку поплакаться. Но какими сведениями она вас еще снабдила?

Борин развел руками:

- Разве мало?

- Да нет, с избытком. Но вы меня избаловали. А что дал опрос соседей Эгерт? "Английская королева" не появлялась больше в своем временном пристанище?

- Нет, к сожалению. Но ее сестра, или женщина, выдававшая себя за таковую, - на всякий случай оговорился Борин, - туда приходила. Дважды.

- Когда?

- Весной или летом восемнадцатого. Она интересовалась письмами на имя Елены.

- А такие письма были?

- Ни одного. Ни тогда, ни после.

- О чем она разговаривала с соседями?

- Только о корреспонденции. Якобы Елена просила перед отъездом справиться о письмах и переслать ей.

- Не говорила, от кого Эгерт ждала письма?

- Нет.

- И фамилию свою не называла?

- Представилась Марией Петровной.

- Номера телефона, конечно, не оставила?

- Нет.

- Внешность посетительницы соседи смогли описать?

- Более или менее. Похожа на Елену, но значительно старше. Думаю, идентифицировать сможем.

- А отыскать?

- Надеюсь, что тоже сможем. И ее и Елену.

- Авось?

- Авось, - подтвердил он, не желая замечать моей иронии, и философски заметил: - Не такое уж плохое слово это "авось", Леонид Борисович. Осмелюсь доложить, что в сыске без него никак не обойдешься. Иной раз и палочкой-выручалочкой становится. Да еще какой! Ежели вдуматься, то вся земля русская испокон веку на "авось" стоит. А крепко стоит, не шатается.

За прошедшие два года у Борина развилась склонность к философствованию. Раньше он ограничивался сыском, теперь же мыслил в масштабах России. Профессор Карташов, считавший, что философов порождает голод, связал бы это с неуклонным уменьшением продовольственного пайка. По его мнению, главным препятствием прогресса всегда была сытость. В России это препятствие исчезло. Что-что, а жировая эпидемия республике не угрожала. Судя по очередям за хлебом, Москва уже созрела для того, чтобы в ближайшие месяцы дать миру Ньютона, Сократа, Дарвина и сотни полторы Гегелей. Жаль только, что они могут раньше оказаться на Ваганьковском кладбище, чем на Олимпе.

- Петр Петрович, - осторожно поинтересовался я, - у вас еще не появилась потребность создать собственную философскую систему?

Он с некоторым удивлением посмотрел на меня и отрицательно покачал головой. Это меня обрадовало. Если бы он стал Гегелем, то человечество, возможно, и выиграло, но бригада "Мобиль" наверняка бы проиграла. О Ваганьковском же вообще думать не хотелось.

- Тогда давайте попытаемся что-нибудь выкроить из вашего "авось", предложил я. - Эгерт надо найти во что бы то ни стало. Туго нам без нее придется.

День выдался тяжелым и сумбурным. Освободиться мне удалось лишь к десяти вечера. Когда я приехал во 2-й Дом Советов, Липовецкий уже спал. На столе лежала записка: "Если можешь, не храпи. Мне завтра рано вставать. Зигмунд".

Забираясь в постель, я считал, что с сюрпризами покончено. Но ошибся: меня ожидал еще один...

Ни канализация, ни водопровод в нашем номере не работали. Электричество напоминало о себе временами. Зато телефон никаких нареканий не вызывал. Его пронзительный звон можно было услышать даже в коридоре.

В ту ночь он зазвонил около часа...

Зигмунд был интеллигентом уже в третьем поколении, поэтому он вскочил с постели первым.

- Тебя, - сказал он, и по его лицу нетрудно было догадаться, что он в эту минуту думает обо мне, Центророзыске и бригаде "Мобиль"...

- Косачевский у аппарата, - машинально сказал я, не в силах выкарабкаться из зыбкой трясины сонной одури.

Звонил дежуривший по Центророзыску Сухов.

- Л-леонид Борисович? - Павел после полученной на фронте контузии слегка заикался. - Извините, что беспокою. Но у нас тут ч-чрезвычайное происшествие...

- Что случилось?