Станция Переделкино: поверх заборов

Оба они тут же решили, что меня надо немедленно познакомить с Ардовыми, — и Чукер пообещал в ближайшие дни (чуть ли не завтра) отвезти меня на Ордынку. Но по каким-то причинам не успел, а до начала учебного года оставалась неделя — и мы с Борей Ардовым познакомились сами в первый день занятий.

Корней Иванович писал в дневнике о внуке строже, чем я мог предположить. Мне-то казалось, что к Жениным проделкам дед относится с юмором и пониманием.

А вот что писал Чуковский-старший 9 сентября 1958 года: “С Женей неясно. Не то он поступил в ГИК, не то нет. Не то он женится на Гале Шостакович, не то нет. Не то он хорош, не то он плох. Чаще всего кажется, что плох”.

Мне кажется, что до конца с Женей так и не прояснилось (но с таким же успехом это и про меня, наверное, можно сказать, и про Борю Ардова, пока был он жив).

Плох он, на мой взгляд, не был ни тогда, ни до, ни после.

Но в проницательности этих тревожных строк Корнею Ивановичу не откажешь.

В ГИК Чукер поступил, но стоило ли так упорствовать, чтобы потом всю жизнь заниматься именно тем, к чему он имел меньше способностей?

Первой девушкой, которая полюбила Женю (со всеми его фокусами, а вдруг она и полюбила его за странности?), была дочка Шостаковича — и это предопределило всю дальнейшую жизнь.

На Гале он женился.

Они прожили с Галей долго, вырастили двоих детей. И потом он вдруг ушел от Гали к другой женщине, которая тоже его полюбила (не за те же ли самые странности?).

Одна наша общая знакомая сказала мне: “Он ушел от Гали — и оставил ей всё”.

Можно смеяться над этим “всё”. А можно и задуматься — не в одних же деньгах, как опять же ни смешно это сегодня прозвучит, дело.

И деньги — не всё.

И вообще “всё” — не всё.

В доме Шостаковичей я был на двух свадьбах — они прошли с небольшим интервалом (то ли в пятьдесят восьмом, то ли в пятьдесят девятом, но не позднее пятьдесят девятого).

Обе свадьбы играли в самой большой комнате, в кабинете Дмитрия Дмитриевича Шостаковича, где стояли два рояля и над роялями два портрета — Бетховен и Блантер.

О таком неожиданном соседстве я задолго до знакомства с Максимом и Галей слышал от нашей знакомой журналистки, приходившей к Шостаковичу брать интервью.

Блантера я знал с детства, как бы и не раньше, чем Шостаковича, — он же сочинил футбольный марш, который даже я с моим слухом мог воспроизвести.

Конечно, в детстве я не знал, что Матвей (Мотя, как называл его Дмитрий Дмитриевич) Блантер — автор еще и песни, смысл которой крайне характерен для всего советского искусства, — вернее, заказа, обращенного к нему властью. Смысл, правда, не в музыке заключен, а в том, к чему композитор непричастен, — в словах.

Кто сочинил слова песни, любопытно бы узнать, но я все как-то не удосужился. Интересно вообразить себе человека, присобачившего к словам царя Соломона “все проходит” бодряческое продолжение “подругу друг находит”.

Все, однако, говорят, что Блантер был хорошим человеком — пришел на помощь к Шостаковичу в чрезвычайно трудную для великого композитора минуту. Кроме того, и Шостакович, и Блантер были футбольными болельщиками.

На первой свадьбе (Гали с Женей) я сам сплоховал и всей свадьбы не опишу — только ее неожиданное завершение.

“Но если отбросить этот, согласен, существенный недостаток, то, можно сказать, я умею пить”, — говорит в “Трех мушкетерах” Атос д’Артаньяну.

О недостатке Атоса рассказывает Дюма. А про мой недостаток позвольте рассказать мне самому.

Студентом первого курса я обнаружил в себе способность хорошо переносить спиртное, не пьянеть, когда вокруг почти все пьяные. Отчего было мне не решить, что пить я умею? Это уже много позднее, когда жизнь прожита, начинаешь догадываться, что и умение может обернуться неумением (и в самый причем неподходящий момент). Но тогда-то откуда было знать, что лучше: осторожность от сомнения, умеешь ли, или обольщение, что якобы умеешь?..

Составленные буквой Г столы протянулись из кабинета композитора в соседнюю комнату (кроме кабинета у Шостаковичей было еще три или четыре комнаты) — и сидел я почему-то отдельно от своих друзей Ардовых, с людьми мне незнакомыми, которых своим умением пить я зачем-то решил поразить, не считаясь с очередностью произносимых тостов.

В какой-то момент сообразил, что неплохо бы мне взять мхатовскую (я еще был студентом театрального вуза) паузу минут на двадцать-тридцать. Расположение комнат я знал (бывал у Шостаковичей и до свадьбы), незаметно вылез из-за стола, прокрался коридором в комнату Максима и лег на его тахту.

Освеженный недолгим, как показалось мне, сном, я пошел обратно за стол, полный сил продолжать свое участие в свадьбе.

Но по дороге к столу увидел, что к входной двери ведут нашего приятеля Мишу Н. — он идет с глупой улыбкой на пьяном лице (у него и у трезвого внешность была несколько комической), а левое плечо парадного костюма испачкано белым.