Станция плененных (СИ)

В убежище Пастуха по-прежнему темно — я принципиально не трачу батарейку в фонарике, — свежий воздух практически не доходит до этого места и, сетуя на собственную беспечность, я решаю побродить по тоннелям. Убеждаю себя, что раз выжил в лагере, то становиться едой для крыс как-то не серьезно, то надо знать пути отступления на случай… На всякий случай.

Оказывается, из стоков есть несколько выходов, но не через все из них мне удается пролезть. Запомнив, где находится «главный вход», я бреду к следующему и выхожу на небольшую площадку. Кажется, за чертой города.

Идет дождь.

Вокруг много деревьев, настоящих деревьев, что в этот момент меня удивляет. Как же они растут без солнца? Без нормальной земли? Без удобрений? И можно ли сказать им «спасибо» за кислород?.. Или кислород не так производится?.. Что там должно происходить? Фотосинтез. Да, кажется, это называется фотосинтез.

Разве он возможен в подобных условиях?..

От заумностей, возникающих в голове, начинает болеть в висках. Лучше о подобном вообще не думать, чтобы сохранить остатки рассудка. Черт с ними, с этими деревьями. Или Бог с ними, с этими деревьями.

Кому как больше нравится.

Передо мной открывается вид на город. Он словно бескрайний, уносится куда-то вдаль, и расползающийся по улицам туман лишь укрепляет в моем сознании мысль, что у всего этого нет ни края, ни конца. Но это все обманчиво, серость вокруг лишь угнетает своим видом, а от холодного ветра и промокающей под дождем одеждой становится зябко. Тело бьет мелкая дрожь. Я вижу город таким, каким его еще ни разу не видел, он словно весь лежит передо мной, и от осознания этого становится дурно. Этот город не бескрайний, он ограничен. И из него не выбраться.

Экраны наверху мерцают, предвещая скорое отключение. И видя в этом знак, я быстро возвращаюсь обратно в сток.

Быстрым шагом спешу к ставшей такой родной каморке и замираю на месте, замечая в ней постороннего.

— Костя!..

Прикрываю глаза ладонью, щурюсь, пытаясь убедиться в том, что уши не обманули меня, и я действительно услышал голос Тохи. Меня ослепляет свет от фонарика, который он держит в руках, и на какой-то короткий миг сердце из груди перемещается в пятки, видимо считая, что там, в ногах, безопаснее. Хотя в ногах правды нет, как говорится…

— Наконец-то я тебя нашел!..

Луч света направляют вниз, а меня сжимают в крепких дружеских объятиях.

— Уж думал, помер!.. Глазам не поверил, когда увидел тебя у решетки в сток!

Последующий час мы обмениваемся информацией. Точнее Тоха рассказывает мне о том, что происходило в лагере после того, как я благополучно сбежал из него.

— Князь лютует не по-детски, — говорит Тоха, нервно играясь со своим фонариком.

Для надежности он был направлен в потолок, чтобы его яркий свет не привлекал к нам изголодавшихся крыс.

— Знаешь, из-за чего лютует?

Спрашивать об этом надо осторожно, словно вопрос задан так, невзначай, и ответ на него меня вовсе не интересует.

— Я слышал, что во время той неразберихи, — так Тоха описывает нашу революцию, — в его кабинете кто-то хозяйничал.

— Да что ты…

— Представляешь?

О моем тайном задании Тоха не знал. Ну… я надеюсь, что он не знал и до сих пор не знает. Потому что это из-за меня Князь лютует, и это я тот самый воришка, хозяйничавший в его кабинете.

— А кто это был ты не в курсе? — спрашиваю я у Тохи.

И он пожимает плечами.

— Никто не знает. Или же Князь об этом не распространяется.

— А что-то забрали?

— Ну… об этом тоже ни слова, — говорит он, почесав затылок. — Но ясен пень, что у него жетоны свистнули.

— Думаешь?

— А что еще? К слову… — Тоха прокашливается, прочищая горло. — Как бы тебе сказать?..

Догадываюсь, что разговор коснется Вики, но вида не подаю. А в глубине души боюсь, что сейчас он скажет: «Я тут за тобой, ты уж извини».

— Вика мертва, — наконец произносит он.

И будто виня себя в чем-то, извиняется.

Не уверен в том, как правильно реагировать на неожиданную новость, которую я и так уже знал. Удивиться? Признаться, что знаю об ее смерти? Актер из меня никудышный, а если признаюсь, то придется объясняться, откуда я это знаю.

— Как ты тут оказался? — спрашиваю я в итоге.

Не хочу говорить о Вике.

— Эм.. я ушел.

— Ушел?

— Да, из лагеря. Сбежал под шумок. Многие разбежались, когда увидели, что у Князя крыша начала скатываться.

— Скатываться?

— Да.

— То есть до конца она еще не поехала?

Тоха хмыкает, оценивая шутку. Но шутка не смешная, мы оба это понимаем.

Он рассказывает о сбежавших, о том, как многие решили, что за пределами лагеря безопаснее, чем внутри его стен, где вооруженные автоматами и пистолетами люди слетают с катушек от осознания собственного превосходства. От власти, которое дает им оружие.

— Я считаю, — говорит Тоха, — что тот, кто стыбзил у Князя жетоны, поступил необдуманно и глупо.

— Почему?

— Потому что никто из нас не знает, что делать, когда соберешь выкуп на свою свободу. А раз так, то все эти жетоны — куча бесполезного хлама.

Это так.

— При нас, если хорошо подумать, вообще никому не удалось собрать нужное количество жетонов.

Это тоже правда.