Станция плененных (СИ)

Сижу то на одном сиденье, то на противоположном, иногда поглядываю на камеру. Пытаюсь разглядеть хоть что-нибудь в окнах, для этого прислоняюсь лицом к стеклу, прикрываю лицо ладонями, чтобы оградить глаза от света — так они смогут сфокусироваться на тоннеле. Но ничего не вижу. Разве что толстые кабели на стенах.

Вновь сажусь.

Чего я никогда не понимал… или о чем я никогда не задумывался, так это то, для чего Семену и Дмитрию участвовать во всем этом?

Нет, конечно, отчасти я понимаю, что они — одни из главных фигур на этой шахматной доске, но партия, разыгранная кем-то, идет не по правилам. Потому что все сильные фигуры размещены на одной стороне, а на противоположной — лишь ничего не понимающие пешки. И все же… для чего им все это? Может, партия разыгрывается именно Дмитрием и Семеном? Они главные злодеи этой истории? Наши похитители? Настоящие похитители, те, кто стоит за всем этим.

На Дмитрия я еще соглашусь, но Семен?.. Нет. Что-то не сходится. И я никак не могу понять, что именно.

Дмитрий сам по себе, но он — уши и глаза всего лагеря. А что Семен? Бесспорно, Семен — важная фигура, единственный врач. Единственный, кто относится людям, как к людям, а не как к безмозглому скоту, как тот же Князь. Но доверия он у меня не вызывает.

Слишком много знает.

Слишком многое утаивает.

За время моих размышлений поезд вновь начинает движение вперед.

Наш путь по темному и тихому тоннелю продолжается так же неспешно, как и до этого.

Голос, вскоре донесшийся из динамиков, звучит механически, не разобрать точно, принадлежит он мужчине или женщина, но я знаю, что он принадлежит человеку, который управляет поездом. Машинист.

Значит, там все-таки кто-то есть.

Поезд прибывает на станцию. Всем приготовиться.

Встаю, не в силах усидеть на месте, и подхожу к дверям. Сердце бьется так быстро, что начинает болеть в груди.

Вот оно… сейчас. Еще чуть-чуть…

Поезд выезжает из тоннеля и останавливается на светлой станции. От ее вида у меня перехватывает дыхание. Двери разъезжаются в стороны, запуская в вагон… да, свежий воздух. У него сладкий привкус, горло сжимает в тиски. На отполированном кафельном полу отражаются белые блики потолочных люстр. Из-за сквозняка покачиваются присверленные к потолку панели-указатели. И люди… спешат успеть на этот поезд.

— Чего встал? — раздраженно спрашивает у меня мужичок под пятьдесят. С блестящей лысиной и пивным пузом. — Выходишь или нет?

Выхожу ли я?..

Растерянно смотрю на спросившего меня об этом человека, а затем на платформу.

Если я выйду?..

Всего лишь шаг…

— А-а, черт с тобой, обдолбыш недоделанный, — говорит мужик, заходя в вагон.

А я… Один шаг… и я свободен.

Меня накрывает волной незнакомого чувства.

Как же мне хочется сделать этот шаг. Всего один шаг. Я ведь могу, мне никто не помешает. Дмитрий? Семен? Они далеко, в своих вагонах. Если я побегу… да, я же в последнем вагоне. До лестницы или эскалатора?.. Рукой подать.

Решаюсь чуть выглянуть наружу. С моей стороны на платформе эскалатор, с другой… Поворачиваю голову в сторону первого вагона. С другой стороны обычная лестница. Если я побегу… Если я перешагну и побегу — меня никто не остановит. Меня некому будет останавливать. Я сбегу. Смогу сбежать. Свобода так близко. Я ее чувствую. Эту прохладу. Этот свежий воздух.

В груди разгорается пламя противоречивых чувств. Мне страшно, но вместе с тем жажда поддаться вперед острыми когтями дерет горло, из которого, я в этом почти уверен, стоит мне только дать слабину, вырвется крик отчаяния.

Я не могу бросить Сашу.

Брат там. Внизу.

Из-за меня.

Ждет моего возвращения.

Верит, что я вернусь.

Знает, что я вернусь. Что не брошу его.

И я не брошу. Не предам его. Я не могу предать. Оставить его. Только не там. Не внизу.

Я был там. Один. Совершенно один. В темноте. В западне. В этой клетке, из которой не было выхода. День за днем. Ночь за ночью. Неделя за неделей. Месяцы… Только я и больше никого, кому можно было бы довериться.

Он там не выживет.

Не продержится столько, сколько продержался я. Саша слабый. Всегда таким был. Хилый. Изнеженный. Болезненный. Мамин любимчик. Папина слабость. Это меня воспитывали сильным, потому что я старший. Это от меня всегда чего-то требовали: быть послушным, быть смиренным, всегда помогать младшему. Всем с ним делиться. Никогда не высказывать недовольства.

Но этот шаг… короткий шаг вперед… так легко сделать.

Я смотрю на платформу, она смотрит на меня. Тело при мысли о Саше немеет, и я словно прирастаю к полу не в силах пошевелиться. Будто на моих ногах кандалы — тяжелые цепи и ядра.

В вагон продолжают заходить люди, они спешат успеть на последний поезд.