Станция Вашингтон. Моя жизнь шпиона КГБ в Америке

Мы расстались. Известие о выдающихся достижениях Черкашина и закате его оперативной карьеры настроило меня на философский лад. генерал Якушкин освобождается от должности начальника Североамериканского отдела; Смещение полковника Аксиленко с поста начальника вашингтонского отдела, откровенно пренебрежительное отношение к кавалеру ордена Ленина Черкашину, заставившее полковника умыть руки от оперативной работы, — все это отражало общие нравы в разведке. Профи таскали каштаны из огня бюрократам, последние потом плюсов съедали. Более того, они с таким наслаждением сносили своих лучших, как будто никто из них и не подозревал, что рано или поздно придет время, когда некому будет работать на них, и они умрут с голоду. Мне казалось, что бюрократы в разведке уже дошли до дна вырождения и утратили даже первостепенный инстинкт любого живого существа — инстинкт самосохранения. Они играли с развязностью, пока Рим горел.

К концу 1987 года практически все сотрудники КГБ, которые в то или иное время руководили американской агентурой, были сняты с боевой службы. Одного из них, Героя Советского Союза генерала Горового, насильно уволили в разведшколу, превратив его во внутреннего диссидента, который ни одного крупного собрания не пропускал без хлесткого выпада на Крючкова и его приспешников. Герой Советского Союза мог позволить себе громкое несогласие. Другие проглотили свое унижение и молча терпели оскорбленное эго. Некрасивая картина и мощный сдерживающий фактор для молодых оперативников разведки, от которых в противном случае ожидалось бы, что они будут хвататься за удила. Принцип «инициатива — наказуемое деяние» стал нормой поведения.

Иностранные агенты, завербованные КГБ, не могли не пострадать. Вербовка и управление агентом — это искусство, злое искусство, и, как любое искусство, оно строго индивидуалистично.

Как только бюрократы разведки вторглись на агентурную территорию, она превратилась в подобие советского колхоза, и на горизонте замаячила неминуемая неудача. Агент уже не мог повлиять на результат. Он может быть таким же умным и находчивым, как сотня Джеймсов Бондов, и все равно у него не будет шансов. Рано или поздно его сожжет спецслужба, которой он в неосторожный момент доверил свою судьбу. В таком случае выживание является строго вопросом божественного вмешательства.

Я сильно подозревал, что «неписаный закон» разведки, на который ссылался Береснев, довольно скоро приведет к гибели меня — и Сократа тоже. Я был бессилен изменить исход, но я не собирался протягивать руку бюрократам.

Наутро Береснев с шумом ворвался в мой кабинет и взволнованно завопил: «Напишите отчет Крючкову об испытании Сократа. И помните, никаких выражений сомнения, агент абсолютно искренен с нами и не имеет связей с западными спецслужбами. Бычков полностью согласен и подпишет отчет».

Я взял лист бумаги и хотел было было начать писать, когда увидел, что Береснев все еще неловко топчется у двери. Судя по выражению его лица, он собирался выложить важную новость.

— Еще одно, — наконец набрался он смелости, чтобы сказать. — В вашем отчете должно быть указано, что я один проводил проверку под руководством Бычкова. О вашем участии можно не упоминать.

О, Ярмарка тщеславия, сколько людей пало жертвами ваших уговоров! Будьте готовы принять еще одну жертву; он буквально ломает вашу дверь в спешке. Конечно, Береснев и Бычков будут фигурировать в моем докладе на видном месте. Пусть надеются, что Крючков запомнит их имена и наградит за подвиги при исполнении служебных обязанностей. Хотя я не был уверен, что он это сделает; каждый день перед его глазами мелькали сотни героев такого калибра.

VIII.

На следующее утро мы с Сократом сидели в его гостиничном номере перед стопкой чистой бумаги и пишущей машинкой с латинской клавиатурой, которую мне с трудом удалось зашуршать в нашем отделе. Передо мной стояла непростая задача: заставить агента написать рапорт, то есть выполнить разведывательное задание. Пока он этого не сделал, он не квалифицировался как агент в истинном смысле этого слова. Разрабатывая его, я говорил об использовании его услуг в качестве консультанта. Теперь я должен был направить его в плавный переход от консультаций к разведсводкам, потому что консультации могут основываться на его личном мнении, а разведсводка требует реальных фактов.

— Какая информация? Мы говорили только о внешнеполитических консультациях, не так ли? Сократ изобразил недоумение, даже неудовольствие, но мне его глаза выдавали правду: я думал, что он готов сделать все, что от него попросят, лишь бы не потерял лицо. Если ему предстояло стать осведомителем КГБ, он хотел иметь правдоподобное алиби. Прежде всего, в его собственных глазах. Именно такого алиби он и ожидал от меня.