Станционный смотритель

— Не знаю как насчет жадности, но с умением мотивировать у вас точно все в порядке, — не согласился я. — Уважение такого человека, как вы, многого стоит, и это очень сильный мотиватор.

Внезапно глаза моего собеседника холодно блеснули.

Кажется, у него аллергия на лесть, а точнее, настороженность к тому, что обычно скрывается под льстивыми словами. Ладно, сейчас добавим чуточку жести.

— Ну и самый главный мотиватор — это то, что только последний идиот станет осознанно вредить Головорубу.

Улыбка барона окончательно превратилась в оскал, зато холодный блеск в глазах исчез вместе с искорками презрения.

— Ну, у вас при случае получится не хуже, с таким-то прозвищем.

— Нет, господин барон. Мое прозвище — всего лишь фикция и досужие домыслы. А вот ваша жесткая репутация имеет под собой железобетонное основание. Хотя, уверен, вы обзавелись ею не из-за чрезмерной жажды крови.

— Да уж, — нахмурился мой собеседник, явно что-то вспомнив. — Удовольствия я от этого не получал ни тогда, ни сейчас.

Подмывало спросить, что значит «сейчас», но здравый смысл все же победил нездоровое любопытство и вопрос остался незаданным.

— Так, значит, постарались бы устраниться от управления и оставили лишь контроль? — вернулся к прежней линии разговора барон.

— Если бы нашел на кого скинуть рутину, — согласно кивнул я.

— Ну что же, — чуть кривовато улыбнулся Головоруб, — это лишний раз подтверждает, что я еще не разучился разбираться в людях.

Мне так и не удалось понять, к чему все эти странные разговоры, потому что дальше барон опять перескочил на другую тему.

Мы еще немного поболтали, а затем продолжили экскурсию. Остальные штреки медного рудника были не такими вылизанными, как ход к малахитовой пещере, но и там царили идеальный порядок и чистота.

Не знаю, зачем это было нужно барону, но обедали мы прямо в столовой, составив компанию трем десяткам шахтеров. Если в борделе они вели себя шумно и даже агрессивно, то в присутствии барона выглядели аки ангелы кроткие. При этом, как уже было подмечено мной ранее, — никакого подобострастия, лишь уважение стаи перед более сильным вожаком.

Выбор места для обеда меня ничуть не расстроил — кормили здесь не только сытно, но и с претензией на кулинарные изыски. Судя по тому, как Карл уплетал кашу, — снобом в плане еды он не был. Впрочем, как и я, поэтому мы оба отдали должное стараниям поварих и не забыли поблагодарить их.

После обеда была экскурсия по городу. Если честно, внимание барона начинало меня напрягать — слишком уж непонятно, с чего это он взялся так плотно опекать совершенно незнакомого ему человека. Да и эти его намеки…

И все же моя врожденная паранойя не сумела противостоять любопытству, и очень скоро я забыл о ней, любуясь красотами и впитывая информацию о достопримечательностях Купферштадта. И неудивительно, ведь барон рассказывал о своем городе с пылом любящего родителя и безграничной любовью к своему творению. Тем более что историй о городе, в основание которого он буквально заложил первый камень, у моего собеседника был вагон и не такая уж маленькая тележка.

— Вон смотри, — ткнул барон пальцем в каменную башню, дополнявшую невысокую скалу. Сложена она была из грубо отесанных камней и потому контрастировала с общим стилем городского квартала, — это башня Одиночества. Там Рихард Хайнц по прозвищу Куница просидел три недели, питаясь только сырым мясом панцирных волков и запивая это дело талой водой.

— Боюсь представить, что подвигло его на такое свершение, — сказал я, еще раз посмотрев на строение, которое явно оставили здесь как достопримечательность.

— Ха, ты не представляешь, как мы все тогда струхнули! — непонятно чему развеселившись, хлопнул меня по плечу барон. За последние полчаса он как-то плавно и непринужденно перешел на «ты», причем в одностороннем порядке. Что тоже являлось звоночком, который совершенно непонятно к чему нужно относить. — Это была наша первая зимовка. Вместо станционного купола, как у тебя, за лето и осень мы успели отстроить только частично забетонированный бункер. Кроме него лишь несколько сараев и вон та сторожевая башня. В середине зимы стая оголодавших панцирных волков — это такие твари, больше похожие на здоровенных крыс, покрытых костяными пластинами, но с чисто волчьими повадками — пришла посмотреть на новых соседей. Я успел увести почти всех своих людей в бункер, а Рихард, которого тогда еще называли Рик Полстакана, сидел в башне наблюдателем. Там и остался. Мы раз десять пытались прорваться к башне, но безуспешно. Магия почти не брала этих тварей, а костяные пластины неплохо держали пули. Да и живучие они, как черти…

— А у меня в долине они есть? — напрягшись, вклинился я в рассказ собеседника.