Станцуем, красивая? (Один день Анны Денисовны)

Очередь движется медленно, и ты уже вся истомилась. Уже ушла довольная дама в каракуле, убежали тетки, унося вожделенные лопатки, мало-помалу тает гора кусков. Пока что твои расчеты точны. Перед тобой еще четверо… трое… двое… Еще немного, еще чуть-чуть… Но что это? В дверь магазина, запыхавшись, врывается какая-то кикимора. Да, черт побери, она и в самом деле занимала очередь перед тобой. Она истекает потом и дико извиняется. Задушить бы гадину. Потому что теперь… теперь… аа-а! Как больно, милая, как страшно! С кусочками не расставайтесь! Не зарастет на сердце рана! Аа-а!.. Все пропало! Жизнь прошла зря. Ох, кусочек мой, милый мой кусманчик…

Ты горестно наблюдаешь за тем, как твой намоленный, выстраданный, вычисленный кусок погружается в черную могилу чьей-то чужой сумки. Что теперь делать? Не идти же домой? Как назло, ты даже не заготовила запасного варианта и теперь лихорадочно производишь ревизию оставшегося нищего выбора. Взять, что ли, эту кость? На суп сойдет. Ох, как жалко, как жалко… Подходит твоя очередь.

— Что брать будем? — говорит красномордый продавец, переводя на тебя скучающий взгляд вершителя судеб.

Ты поднимаешь руку, чтобы указать, и тут за спиной вершителя распахиваются створки, и из запретных недр магазина выходит божественный мясник в клеенчатом фартуке, неся перед собой поднос с роскошным, нереально красивым, фантастически красным, кровью сражений завоеванным пушечным мясом.

— Вот это! — кричишь ты в наступательном экстазе, открывая пальбу из всех орудий одновременно. — Вон тот кусок! Нет, тот! Нет… нет… подождите…

Остановись мгновенье, ты прекрасно!

— Ждать месячных будешь, — нагло скалится продавец. — Говори, чего берешь, или выходи из очереди. Люди ждут.

Но ты плевать хотела на его грубость. Плевать ты хотела и на все прочие несчастья и разочарования, на усталость, на гудящие коленки, на мокрые ноги, на ноющие под тяжестью сумок руки, на тетку-Иуду, унесшую твой прежний заветный кусок. Потому что ты счастлива, реально, на всю катушку. Потому что твой прежний кусок и в подметки не годится этому, новому, уже лежащему на весах. То есть в подметки он только и годится, а этот… этот… этот хоть на бифштексы нарезай! Если бы не та кикимора, не видать тебе этого чуда! Вот ведь, поди ж ты, бывает, что и Иуда попадает прямиком в Спасители!

— Два двести пятьдесят! — рявкает продавец и косится на очередь.

Твое сердце падает: двести пятьдесят граммов! Это намного больше допустимого перевеса. Неужели сейчас отрубит? Но — новое чудо: очередь глухо молчит, по горло погруженная в новые вычисления, новые выборы, новый передел будущего.

— Ладно, живи… — буркает продавец и, достав из-за грязного уха грязный карандаш, пишет цену на грязном обрывке бумаги.

Быстрее, в кассу! Боже, неужели это происходит с тобой?! Кассирша берет деньги, швыряет назад сдачу и чек. Вот и он, кусок. Вот и он, поразительно красивый, поразительно твой. Теперь можно даже посмотреть, что там с другой стороны. Гм… с другой стороны многовато жира, и кость, честно говоря, могла бы быть поменьше, но это уже детали. Главное, что тебе сегодня сказочно повезло, повезло так, как редко везет в этой жизни. Настоящий праздник, праздник победы!

Вот что такое покупка мяса, трудная дорога войны, протянувшаяся сквозь горечь разочарований и неудач к фейерверку победного салюта — от первых неясных разведсводок до пышных, скворчащих на сковородке котлет!

Но только не сегодня, не сейчас. Сейчас у Аньки совсем другая забота. Она вбегает в комнату, когда на часах без пяти три. Увидев ее, облегченно вздыхает в своем «Приюте» группенфюрер Зопа. Анька многозначительно машет начальнику рукой: помню, мол, помню, уже иду. Сумку на стул, дубленку на вешалку, сапоги к батарее… все? Все. Можно отправляться.

Первый отдел помещается на первом этаже за проходной. Тяжелая дверь обита жестью, за дверью — коротенький коридор. В торце — кабинет начальника, слева и справа еще по две комнаты. Анька останавливается в нерешительности: куда теперь? Она заглядывает в приоткрытую дверь одной из комнат. Комната невелика, метров шесть. Там как раз помещаются два кресла и журнальный столик. На стене над столиком — бра. В кресле — молодой мужчина приятной наружности, в костюме и при галстуке. Он вопросительно смотрит на Аньку.

— Вы кого-то ищете?

— Мне тут назначено, — смущенно говорит она. — На три часа.

— Ах, да! — восклицает мужчина, словно только сейчас вспомнив что-то. — В самом деле. Вы ведь Соболева, Анна Денисовна? Не так ли? — он вскакивает и делает рукой приглашающий жест. — Так, так… — проходите, Анна Денисовна, садитесь.

Анька садится в кресло. Обстановка вполне домашняя, никаких тебе железных столов, привинченных к полу табуреток и яркого света в лицо.

— Моя фамилия Песков, Алексей Алексеевич, — представляется молодой человек. — Я ваш куратор.

— Мой куратор? — удивляется Анька.

Алексей Алексеевич улыбается. У него светлые прямые волосы, треугольное лицо и серые, немного рыбьи глаза.