Старая дорога

Я ждал, когда кто-нибудь из светляков приблизится к незнакомцу. Хотел разглядеть его, убедиться, что именно он следил за нами, когда мы только свернули с тракта на земляную дорогу. Сейчас, ночью, никто бы не рискнул спуститься к ней с навесных улиц. За два часа до заката квартальные ударяли в медный колокол. Потом, отслеживая время по свечам, принимались бить каждые полчаса, наконец заканчивали тройным ударом, возвещавшим последние минуты солнечного дня. К этому времени горожане торопились закончить дела внизу, разъехаться по домам или вовсе покинуть Предместье. Ночью из земли поднималась всевозможная пакость, встречаться с которой ни у кого не было желания: чешуйчатые и оскальные черви, мерги, синеножки, больпты и прочие подобные им насекомые. Временами здесь видели мальнейских сухопутных пиявок, неприятных для человека и губительных для скота. Как ни странно, в самих лесах вокруг Целиндела насекомых было меньше – в таком скоплении они появлялись лишь в Предместье, их привлекал сброшенный с навесных улиц мусор, запах отходов и навоза.

Крики возле дома стихли, ссорившиеся разошлись, а я теперь притворился, что изучаю окрестности, стараюсь надышаться лесным воздухом, прежде чем вернуться в затхлую, пропахшую жиром таверну. Незнакомец наверняка видел меня, поэтому таился на месте, опасался привлечь внимание.

– Поганый муравейник, – пробурчал Громбакх, когда мы только съехали с желтых плит Кумаранского тракта. – Нагадили под каждым кустом, а теперь живут, как обезьяны. Висят на своих ветках, а вниз и не смотрят. Боятся, что их сочные зады привлекут сухопутных пиявок. Видел когда-нибудь?

– Их сочные зады?

– Что?.. Да какие… Пиявок! Мальнейских пиявок. Та еще радость… Хотя чешуйчатые черви будут похуже. Ничего, посидим тут денек-другой, сам увидишь.

Охотник был прав. В жизни Предместья таилось что-то противоестественное, но меня это по-своему привлекало, и сейчас, навалившись на изгородь, я осматривал улицы без притворного интереса.

Дома здесь были построены на ветвях могучих эйнских деревьев, иначе названных «железными». Срубить такое дерево непросто, топоры быстро тупятся. Впрочем, рубить их давно запретил комендант Целиндела. Горожане боялись лишний раз избавиться даже от неудачно вытянувшейся ветки; проще было пустить ее в дом, позволить расти через спальню или кухню, чем оформлять запрос на мелкую вырубку.

На высоте шести-семи саженей эйнское дерево становилось более податливым, мягким. Там же начинались толстые ветви, которые росли прямо, пока не уткнутся в соседний ствол или ветвь, а уткнувшись, постепенно прирастали к ним. Так над землей еще задолго до коронации Эрхегорда образовалась древесная паутина в несколько горизонтов: от нижнего, с которого еще можно упасть на землю и не убиться, до верхнего, примыкающего к кронам и потому подвижного в пору беспощадных ураганов. Именно по этой паутине тянулись дощатые улочки, в основании сложенные из бревен и закрепленные веревками. Улицы, от самых узких до широких, во многом напоминали простые городские – с хижинами, верандами и даже клумбами. Вокруг самых толстых деревьев стояли многоэтажные дома, и у каждого этажа был отдельный выход на свой горизонт.

Между купами близко растущих деревьев открывались площади с торговыми лавками, выращенными в земляных сикорах аллеями, детскими городками и местами для танцев. По иным улочкам шли отары овец, катились повозки. Здесь были запрещены лишь конные выезды без телег, отчего всадники часто решались на простейшую хитрость – цепляли к лошадям пустые колесники[1], будто намереваясь что-то перевозить, и смело ехали по верховым делам.

Навесные площади, улицы, разъезды и больше похожие на мосты переулки Предместья протягивались в глубь леса на пять верст, и вся жизнь даже на окраине неизменно оставалась на деревьях. Внизу, под арками нижних горизонтов, изредка виднелись дома светляков и прочей городской прислуги, а в остальном все было отдано дикому подлеску.

По дорогам Предместья каждую версту встречались взвозы – широкие бревенчатые заезды, ведущие от дороги к навесным улицам. По ним без труда могла подняться даже груженая подвода. Рядом тянулась и лестница для пешего подъема. В том месте, где взвоз выводил на улицу нижнего горизонта, располагались стойла, платное и бесплатное, торговая лавка со всем необходимым для коней и телег, а также трактиры, в которых при желании можно было и помыться, и заночевать.

В таком трактире мы сегодня обедали. Затем, к счастью, углубились в Предместье и по настоянию Громбакха остановились в «Хмельнесе» – опрятном подворье с одноименной таверной на первом этаже. К таверне примыкала открытая площадка для прогулок, которую в праздники занимали под шумные застолья. В обычные же дни сюда выходили дышать свежим воздухом или очищать желудок от излишней еды – по углам площадки стояли соответствующие баки.

– А если кто-то не дойдет до бака? – спросил я Громбакха, узнав об этой особенности.

– Значит, не дойдет, – хмыкнул охотник.

– И…

– Заблюет всех на нижней улице?

– Разве нет?