Старая дорога

– Леприна там встречается. Но редко. Она прорастает в тела раненых зверьков. Суслики, иногда сурки, белки, маслички, хвойники. Каморки, вострицы, парунки… Слышал, иногда заражают охотничьих ланок. Но никогда – крупных животных.

– И не человека, – согласился Громбакх. – Значит, это мокрецы?

– Да. Так называют зверьков, в которых при жизни поселилась леприна, – кивнул Тенуин. – Они еще несколько дней могут ходить, питаться, спать. Леприна постепенно опутывает корнями их внутренности. Наконец из всех отверстий свешиваются тонкие корешки. Если прилечь, присесть или просто застыть на месте, корешки цепляются за землю.

– Присел погадить, и уже никогда не встанешь. Так и будешь памятником собственному поносу…

– Чаще мокрецы умирают во сне. Лежа. Иногда в Черном доле встречали сидящих сусликов.

– А так, чтобы стоя? – спросила Эрза.

– Никогда не слышал, – признался следопыт. – И никогда не слышал про людей.

– Данир! – вскрикнул Густ.

– Что? – насторожилась Эрза.

– Данир! – Наемник оживился. Сделал несколько шагов вперед. Потом еще. – И… Нахва! Там Нахва… Да что же это… Данир, Нахва…

– Гаор, – добавил Феонил.

– Данир, Нахва, Гаор…

– Дальма! – уже громче, с горьким надрывом сказал Феонил.

– Данир, Нахва, Гаор, Дальма…

– О чем они? – удивилась Миалинта.

– Там наши люди, – рассеянно прошептала Эрза и тут же крикнула – со злостью, отчаянием в голосе: – Стой!

Густ замер с поднятым зубачом.

– Они… – запричитал охотник. – Они могут быть живые…

– Нет.

– Но если…

– Нет!

– Смотри. – Громбакх указал в сторону.

Шагах в двадцати от нас лежало несколько опрокинутых и растерзанных мокрецов. Кто-то разорвал их на большие куски. Должно быть, хищник, надеявшийся на легкую добычу, обрадовался, бросился с когтями наперевес, но отступил – разрозненные куски мяса почернели и проросли корнями. Собственно, все эти люди были одним большим корнем, от которого в землю уходили сотни крохотных отростков. Из запрокинутых голов только начали прорастать стволы будущих деревьев.

– Пора драпать, – позвал Гром.

– Будем обходить? – с сомнением спросила Эрза.

– А ты хочешь присоединиться к празднику?

– Я хочу скорее выйти из леса. Мы и так петляем.

– Обходим. – Тенуин направил лошадь влево, вдоль кустов, за границами которого таился Тихий дол.

– Но если… – не успокаивалась Эрза.

– Ты хоть раз видела проросшую паразитницу? – резко спросил охотник.

– Нет.

Вот. А это, знаешь, мелкий кустик. Такой, что помочишься, так он захлебнется. Мерзкий, пакостный кустик, выросший на мертвечине. Точнее, на еще живом теле. А если она тут растет целыми деревьями, я ее в горячем бреду не видал! Понятно? Я проще в помойный таз окунусь и там пробулькаю «Хмельную версту», чем…

– Я поняла.

– Вот и ладно.

Минутаны подо мной и Миалинтой по-прежнему волновались. Хрипом, сапом высказывали недовольство. А проходя мимо разодранных мокрецов, вновь взбрыкнули. Руки устали натягивать поводья…

– Надо было к ним присмотреться. – Громбакх, кряхтя, встал с земли. Раненую руку придержал здоровой. Безучастно посмотрел на затихавшее копошение в темном кровяном пятне. – Я про тех разодранных мокрецов. Если б не воротили нос, сразу поняли бы, что нас ждет.

– И что? – Я пожал плечами.

– А то. Были бы готовы.

– К такому не подготовишься. А идти все равно было некуда. Впереди – заросли мокрецов. Сзади – Бортлин-Гир.

– Да уж, весело… Стой.

– Что?

– Она.

Я онемел. Понял, что Громбакх смотрит мне за спину. Значит, не ушла. Значит, осталась сторожить. Последняя. Самая трусливая и самая верная. Я даже не услышал ее шагов. Не почувствовал ее запах. Значит, подошла с наветренной стороны. Не хотела, чтобы мы узнали о ее приближении.

Неспешно опустил руку на рукоятку меча.

– Не дергайся. – Гром тоже не шевелился.

Она была одна, но ее присутствие пугало не меньше, чем близость всей стаи, на которую мы натолкнулись час назад, когда наконец вырвались за пределы поля с мокрецами. Тихий дол остался позади, и перед нами стелился самый обычный лес с каменистыми прогалинами, сосновыми урочищами и лиственницами. Наш отряд тогда оживился. Все надеялись, что мы выбрались в Окружной лес и вот-вот окажемся на восточном отрезке Старой дороги. Ехали бодро. А потом остановились. Путь преградила она. Та, что сейчас стояла за моей спиной. Наперерез жертве всегда выходит самая молодая и слабая.

– Марухша, – процедил тогда Громбакх.

Эрза подняла лук.

– Нет! – Охотник дернулся в седле. – Пустишь стрелу, и мы тут все сдохнем.

– Она одна.

– Она марухша. И одна не ходит. Это племенная самка, а не одиночка.

Эрза медленно опустила лук. Все застыли. Кони и минутаны забеспокоились. Если б не шоры, мы бы едва смогли сдержать их волнение. Пахнуло влажной шерстью и гнилью. Запах шел сзади. Мы были окружены. Попали в западню.

Марухша стояла на плоском валуне. Не шевелилась. Изучала. Ждала.

Самка маргул. Тех самых маргул, на которых, судя по множеству виденных мною гобеленов, так любил охотиться Боагрин, нынешний ойгур Земель Эрхегорда. Только его сопровождал отряд закованных в латы гвардейцев и загонщиков с десятком охотничьих мавганов, не хуже гвардейцев, закованных в доспехи.