Старая дорога

Каждое утро выезжали они с Анной по Быстрому, иной раз вверх, иной раз по течению. День-деньской косили камыш, возили его на островки, разбрасывали охапками. Лодка вплотную к кочкам не подходила. И тогда они несли пучки камыша бродом, продираясь сквозь прошлогодний сухостой. Душил зной, безжалостно жалили мухи-пестряки, пот разъедал лицо.

Островки всегда пустовали, потому как, едва зачуяв приближение человека, звери разбредались по мелководьям. Но съеденный корм, свежие лежки, пометы, взмученная вода — все это каждый раз убеждало Илариона и Анну в том, что живности на кочках много и что их мучения не впустую. Обычно Анна, стоя на корме, направляла лодку сквозь реденькие заросли камыша, а Иларион захватывал серпом ломкие побеги, срезал их и бросал в трюм.

А бакланятами кормить кабанов не мог. Это только в бумажке пишется про отстрел. Какой сейчас отстрел, если бакланы тысячными стаями живут на гнездовьях, кормят птенцов. Попробуй тут выстрелить — всю колонию перебулгачишь! Иные егеря, рассказывают, приспособились гнезда зорить, полны лодки птенцами-несмышленышами грузят и на съеденье зверям бросают.

Умом-то Иларион понимал, что бакланов надо уничтожать, иначе рыбе хана. Разбойничает злодей по-страшному. Отстреливать его, безусловно, нужно, только осенью, а уничтожать в гнезде беспомощных птенцов ни он, ни Анна не могли.

— Перебьются, — успокаивал себя Иларион, — камыш сейчас сладкий, глянь-то, аж муха липнет.

Но кабаны стали слабеть. Видно, им недостаточно только сладкой травы. Спустя неделю почти на каждой кочке лежали один, а то и два ослабевших зверя. Увидев человека, они тревожно и отрывисто всхрюкивали, приподнимали отощавшие тела на тонких передних ногах и в бессильной злобе клацали клыками.

Так вот и с Меченым повстречались. Уже четыре дня сряду примечали его следы на песчаном бугорке, ниже охотбазы. Наутро пятого дня увидели и самого. Он лежал в рытвине за ветловым кустом, но сразу же выдал себя: рванулся к воде, но ослабевшие ноги не держали его длинное костистое тело, и Меченый свалился в ровчак. Из последних сил он повернулся головой к людям и приготовился по-боевому встретить врагов.

Но люди почему-то не нападали на него, и у них в руках были охапки вкусного камыша.

— От так зверюга, — прошептала Анна.

— Да… — не меньше жены удивился Иларион. — Бегемот, не меньше.

— А клыки, глянь-ко, Ларя, бритвы будто.

— Такому попадешь в зубы — пропал.

— Камышом его не поднять.

— А мы ему рыбы принесем. Сомят надо наловить.

И потом много дней подряд они приносили «своему» кабану то сомят, то щук — все, что оставалось от самих. Меченый в первый день еду не принял, лишь опасливо покосился на брошенную людьми рыбу. Но на следующее утро, едва соменок упал возле, накинулся на пищу, будто и не стояли рядом люди.

Через неделю Меченого на кочке не было.

Выжил.

8

Подняли они Меченого, да не к добру. Ровно через полтора года после того случая Иларион ругал себя последними словами, укорял за ненужную доброту к лютому зверю.

— Кто же знал, что так оно обернется, — утешала его Анна. — Кабы знать… Да и то — живая душа. И не его одного, а, почитай, всех выходили. Чё ты на себя наговариваешь.

Безутешно горевал Иларион и слов жены к сердцу близко не принимал. Да и как успокоишься, коли разбойник клыкастый лишил его Черного — редкостного ума собаки. Такой больше днем с огнем не сыщешь. А виноват во всем, коли спокойно разобраться, Иларион сам. Знал же, что кабан Черному не по зубам. Специальность у него была иная — птицу битую носить да подранки в камышах отыскивать.

Еще Геннадий, орнитолог из заповедника, когда дарил щенка, о том же предупреждал. Он его все Ньюлендом называл. Илариону показалась странной эта кличка, и он спросил Геннадия: откуда, мол, такое взялось — не русское слово.

— Порода-то длинношерстный Ньюфаундленд. Вот и подсократили малость слово. Такая собака, Иларион, человеку раз в жизни достается. Да и то не каждому. Считай, что повезло тебе.

Поначалу Иларион не совсем поверил Геннадиевым словам: думалось ему, что орнитолог цену набивает, хитрит, потому как щенка он подарил не за красивые глаза, а для того, чтоб Иларион согласился помочь подлинь для кольцевания отловить.

Было это сразу же после того, как с ослабевшими кабанами канитель окончилась. Вода несколько сошла. Времени свободного было хоть отбавляй. В это время и заявился Геннадий на охотбазу.

Он сплыл с верховья Быстрого, где размещался один из кордонов заповедника, на таком же куласике, как и у Илариона. После окуневой ушицы Геннадий, мелкими глотками потягивая крепкий чай с ежевичным вареньем, признался:

— За помощью я к тебе, Иларион Николаич. Напарник мой на сессию уехал, университет он заканчивает. Чай, не откажешь?

— На кого же он учится? — спросил Иларион, пропустив вопрос мимо ушей.

— Орнитологом будет.

— Слово-то мудреное. Делать он что будет? — поинтересовалась Анна.

— Изучать жизнь птиц. Работенка — край непочатый. Темы одна другой интересней.