Старая крепость. Книга 1-2

— Я с тобой, тато, можно? — шепнул я отцу, как только он показался на пороге.

— Куда со мной? Еще чего не хватало! Марш спать! — не глядя на меня, сердито крикнул отец и осторожно сбежал по ступенькам во двор.

Послышался тихий, приглушенный голос Полевого:

— Смирно! Первый взвод, за мной шагом марш!

Курсанты двинулись строем по четыре вдоль здания. Впереди без винтовки шагал Полевой. Отец пристроился на ходу, и я сразу же потерял его из виду.

Без песен, без громкой команды, поблескивая штыками винтовок, отчеканивая шаг, колонна курсантов-чоновцев вышла из ворот на улицу, и часовой сразу же закрыл за нею высокие железные ворота.

Мне стало очень одиноко здесь, на крыльце. К тетке идти не хотелось. Я знал, что теперь на все это большое здание, на весь огромный, занимающий целый квартал двор совпартшколы осталось всего несколько человек беспартийных сотрудников да жен начсостава с детьми. В городе было тихо, совсем тихо, но тишина эта была обманчивой. Я знал, что сейчас со всех улочек города и даже с далекой станции спешат по тревоге на Кишиневскую, к штабу ЧОНа, группами и поодиночке коммунары-чоновцы.

Пересекая освещенный луной пустой двор совпартшколы, я направился к воротам.

— Стой? Кто идет? — громко закричал часовой.

Голос его показался мне знакомым.

— Свои, — ответил я тихо.

— Кто такие свои?

— Я живу здесь.

— Фамилия?

— Манджура.

— Ну, проходи…

Часовой ждал меня в тени высокого вяза, и мне сперва было трудно разглядеть его в темноте; когда он вышел из-под дерева на свет, я узнал Марущака.

— Старый знакомый! — протянул Марущак, улыбаясь, и взял винтовку за ремень. — Почему не спишь?

— Хорошее дело! А тревога?

— Какая тревога?

— Да, какая? Вы будто не знаете?

— Первый раз слышу!

Я понимал, что Марущак меня разыгрывает, но все же спросил:

— А куда курсанты пошли?

— Кто их знает, может, в баню!

— Ночью в баню? Вы что думаете, я — дурной? Марущак засмеялся и сказал:

— Вижу, что не дурной, а вот любопытный — это да.

Я не нашелся, что ответить, и затоптался на месте. Марущак предложил:

— Давай посидим, раз такое дело.

Мы сели на скамеечке около турника.

Я незаметно поправил в кармане револьвер и спросил Марущака:

— Часовому разве можно сидеть?

— В армии нельзя, здесь разрешается, — ответил Марущак, шаря в кармане. Он вытащил кисет и, свернув папироску, чиркнул спичкой.

— Папаша тоже ушел по тревоге?

— Ага!

Марущак с досадой, попыхивая папироской, сказал:

— Вот черти, а меня не взяли. Надо же — второй раз тревога, а я в наряде.

— А то не Петлюра случайно перешел границу?

— Петлюра? Навряд ли. Вот только разве кто-нибудь из его субчиков. Нажимают на них Англия, Америка да Пилсудский, чтобы те деньги отрабатывали, которым ихняя буржуазия подкармливает всю эту националистическую погань. Вот и лезут сюда, к нам.

Далеко за Должецким лесом прокатился выстрел. Немного погодя — другой.

— Пуляют, бандитские шкуры! — сказал Марущак.

— Когда же тех бандитов половят?

— А с кем их ловить будешь? Войска-то настоящего нет. Пограничники, те на границе, а тут чоновцы да милиция. С Польшей как мир подписывали, уговор был войска регулярного вблизи границы не держать.

Марущак затянулся последний раз и очень ловко выплюнул окурок. Описав дугу, окурок упал далеко в траву, погорел там немного маленькой красной точечкой, похожей на светлячка, и погас.

Луна светила ясно. Она стояла сейчас как раз над тюрьмой. Очень громко пели соловьи в саду совпартшколы. «Наверное, чоновцы уже где-нибудь за городом», — подумал я и в эту минуту услышал позади чуть слышный колокольный звон. Сперва я решил, что мне почудилось, и глянул на Марущака. Но он тоже услышал, повернулся и смотрел сейчас на открытые окна главного здания, откуда несся к нам этот неожиданный звук.

«Бам, бам, бам!» — точно на кафедральном костеле, ровно отбивал удары колокол.

— Что за черт! Чего он балуется? — сказал Марущак и вскочил.

— Кто балуется?

— Погоди.

Кто-то быстро прошел по коридору, спустился по каменной лестнице, хлопнула внизу дверь, и я увидел, как выскочил из нее человек. Он оглянулся, перемахнул через проволочную ограду палисадника и побежал к нам. Это был незнакомый мне пожилой курсант, слегка сутулый, в большой, надвинутой до ушей буденовке.

— Ты чуешь, Панас? — тихо спросил он Марущака.

— Чую-то чую, — ответил Марущак, — но я думал сперва — может, это ты?

— Да, я… — обиделся курсант. — Только мне еще не хватало по ночам в колокол звонить…

— Наган с тобой? — строго спросил Марущак.

— Ага! — ответил дневальный, хлопая себя по кобуре.

— Покарауль тогда у ворот, а я схожу гляну, — продолжал Марущак и, посмотрев на меня, спросил: — Не хочешь за компанию?

— А чего ж!

— Ну, смотри, — сказал Марущак, — проверим, какой ты герой.

КОЛОКОЛЬНЫЙ ЗВОН

С какой бы стороны ни поглядел на него, окруженный с улицы зеленым двором, а позади — огромным садом, высокий, в три этажа, дом совпартшколы кажется очень большим, очень вместительным. Далеко-далеко вглубь уходят слабо освещенные узенькими монастырскими окнами длинные и сырые комнаты-кельи.