Старая Москва. История былой жизни первопрестольной столицы

«Голова ее могла служить моделью скорее ваятелю, чем живописцу; в ней виден был тип прежней греческой женской красоты, которую находим мы только в сохранившихся бюстах на древних моделях и барельефах и которой форма как будто разбита или потеряна. Самая толщина ее была приятна; более всего в ней очаровательным казался ее голос, нежный, чистый и внятный; она говорила стихи нараспев, в игре ее было не столько нежности, сколько жара; везде, где нужно было выразить благородный гнев или глубокое отчаяние, она была неподражаема».

Тот же Вяземский приводит рассказ в своих «Воспоминаниях»: «Лет через тридцать в Париже захотелось мне подвергнуть испытанию мои прежние юношеские ощущения и сочувствия. Я отправился к девице Жорж; увидя ее, я внутренне ахнул и почти пожалел о зеленом измятом капоте и кухонном ноже: предо мною предстала какая-то старая баба-яга, плотно оштукатуренная белилами и румянами, и… можно ли было, глядя на эту безобразную маску, угадать в ней ту, которая как будто еще не так давно двойным могуществом искусства и красоты оковывала благоговейное внимание многих тысяч зрителей, поражала их, волновала, приводила в умиление, трепет, ужас и восторг».

^{Храм Василия Блаженного и Нижние торговые ряды}

В павловское время в Москве особенно вошла в моду страсть к благородным спектаклям. Эта страсть преимущественно процветала в высшем обществе. Таких «партикулярных спектаклей» на неделе давалось по нескольку. Тогдашний московский главнокомандующий, князь Долгорукий, нашел нужным даже испросить у государя на них разрешение. Государь на его просьбу ответил следующим:

«Что запрещать их не находит надобности, но находит, однако ж, нужным, чтоб не были играны пьесы без цензуры и не игранные еще в больших театрах, и, чтобы для сохранения надлежащего порядка в таких частных собраниях, а равно и для наблюдения за исполнением предыдущих пунктов предписуемого, быть всегда частному приставу, который за то и отвечать должен».

По отзывам современников, особенно блистательны были домашние спектакли в имении «Марфине», деревне графа И. П. Салтыкова.

В живописном имении этом стоял на горе, над широким прудом с островами превосходный трехэтажный дом в стиле Возрождения (вид этой барской усадьбы был отлитографирован в сороковых годах архитектором П. Бурениным, отцом известного нашего критика В. П. Буренина). Два флигеля одинаковой вышины построенные в одну линию, соединялись с ним галереями и террасами, и таким образом получался огромный фасад. С одной стороны был длинный, правильно распланированный сад с бесконечными прямыми липовыми аллеями, а с другой – примыкала к нему прекрасная густая роща, идущая вниз по скату горы до самого пруда или озера. Приемным комнатам нижнего этажа служило украшением многочисленное собрание старинных фамильных портретов; большая же часть верхнего, под именем «Оружейной», обращена была в хранилище не только воинских доспехов, принадлежавших предкам, взятым на войне с пруссаками⁷⁰, но и всякой домашней утвари, даже платья их и посуды, серебряной и фарфоровой, вышедшей из употребления.

Театральные представления давались здесь в большой фамильной зале, а также еще в небольшом деревянном театре, построенном в саду и на открытом воздухе, в двух верстах от господского дома, среди прекрасной рощи, названной Дарьиной. Здесь поляна, состоящая из двух противоположно идущих отлогостей, образовала природный театр; сцена заключалась в правильном продолговатом полукружии. Сам Карамзин приезжал сюда для постановки спектаклей и для этого театра написал пьесу под названием «Только для Марфина».