Старая переправа

Данил оттащил один ящик на десять метров, потом вернулся за другим. Нет, так не пойдёт. Двадцать пять килограммов совсем немаленький вес, это сколько раз его поднимать и опускать. Он выдернул ремень из брюк и, обвязав вокруг ручки, потащил ящик волоком. Так было намного легче, ящик скользил по ковылю словно на санках. А может, сложить сразу два ящика друг на друга и тянуть? Нет, не получается, нижний ящик начинает закапываться, утыкаться в землю: когда один ящик тянул, приподнимал передний край над землёй, а два – никак. Ну ладно хоть так. Хотя взвалил один ящик на плечо, а второй потянул за собой, метров пятьдесят пробежал и выдохся, нет, это хорошо, когда свежий, а он уже полдня бродит. Ладно, сумерки уже сгущаются, хоть как-то, но тянуть нужно. Поэтому Данил оттягивал один ящик метров на пятьдесят, потом возвращался за вторым.

Идти через башню вообще желания не было, это лишний крюк. Поэтому двинулся тем же путём. А если вновь на шагоходе перехватят, то попросит довезти, да даже цинк один отдаст на оплату.

Но темнело быстро, и Данила никто не увидел, ему так и пришлось тягать ящики самому. Только в темноте он чуть не потерял оставленный ящик. Поэтому сократил дистанцию оттягивания одного ящика от другого до десяти метров. Почему-то казалось, что чем дальше оттянет, тем быстрее будет. Но нет, как ни тащи, всё равно в среднем получается, что именно он пройдёт дистанцию, в три раза большую, чем расстояние от леса до дома. Ведь он сначала тащит один ящик, потом на это расстояние возвращается за вторым, а потом идет уже с последним ящиком. И так два километра до колючей проволоки превращаются в шесть. А шесть километров от колючки до дома превращаются в восемнадцать. Нет, так ему ночи не хватит. Всё-таки придётся один ящик прятать. Вот только след от волочения заметный, уж по следу найдут, где спрятано. Нужно хотя бы за колючку занести.

Нет, всё, терпение кончилось. Данил на руках подтащил ящики к кусту, который находился в стороне, чтобы следов не осталось, и пошёл домой. У старосты тележка была, вот её спросит и придёт с тележкой. Наверное, сегодня, нет, точно сегодня, завтра он сможет только к вечеру. Отойдя, несколько раз обернулся, запоминая ориентиры. Вон куст лога большой, он один здесь. Ни с чем не спутать, а от него метров десять кусты пониже, там и спрятал, опасаясь, что в первую очередь проверят самые видные ориентиры.

Колючая проволока даже в темноте проблем не вызвала, впереди был ещё второй периметр с охраной, вот за него Данил переживал больше. Вдруг на шлагбауме не признают за живого, а сразу стрелять начнут?

Проходил шлагбаум с замиранием сердца, если и придремал часовой, так ещё страшнее, вдруг спросонья пальнёт. Но вот уже и грибок от солнца, под которым часовые обычно стоят. Но он пуст. Данил сразу перевёл взгляд на вышку. Наверное, только на ночь на вышке часовые остаются. Но и сквозь конструкцию вышки свободно просматривались звёзды. Теперь стало ясно, почему по ночам сухари свободно проходят в город. Неблагонадёжные штрафники, скорее всего, запираются в казармах, для чего им торчать на посту? Такие проверяльщики, как щёголь, тут ночью точно не появятся, а сухарей внешняя охрана перестреляла. Данил смело поднырнул под шлагбаум и потопал по улицам.

Из квартала, где собиралась молодёжь, доносился смех. Где-то в центре горело освещение. А тут все кварталы уже спали.

Данил зашёл в свой квартал. И чуть было не дернулся, перед ним как привидение возникла тётка, которая была вместо Лафины. Что она делала по ночам, было не понятно, но зато понятно, почему днём она спала.

– А я говорила, что ты вор, лазаешь по ноч… – громко начала она. Вот если бы Данил не устал как собака, он такого бы никогда не сделал, никогда не поднимал руку на женщин, что бы ни происходило, а сейчас вновь неподконтрольная злость какой-то волной поднялась из солнечного сплетения и осязаемо перетекла в руку.

Данил взял тетку за шею и приподнял над землёй, словно цыпленка.

– Замолкла. Повторяю один раз: ты мне должна золотой, и чтобы завтра он у меня был. Если ещё раз у меня что-то пропадёт, то тебе ничего не поможет. И не вздумай доложить кому-нибудь, мне терять нечего, я просто в степь уйду, а вот тебя покалечу.

И поставил побелевшую тётку в сторону с дороги. Злость как-то сразу слетела, и Данил испугался того, что сделал. Кажется, ещё немного, и он в кого-нибудь обратится.

Как он это сделал? Одной рукой поднял… Сколько в ней весу? Она толстая, да под сотню, не меньше, а он даже веса её не чуял.

– Кхе… кх, мне не дали ничего по б… кхе, бумаге… кх, сказали, что это направле… Я бумаги отдам.

– Тогда я мог получить за них золотой, сейчас уже нет. Поэтому завтра жду.

– А…

– Пошла отсюда.

Данил развернулся, злость вновь забурлила. Тётка просто подняла руки, обозначая «молчу», да и кашлять как-то сразу перестала, как будто до этого симулировала. И, будто получив ускорение, скрылась в своей квартире.

Данил пошёл к окнам старосты и тихонько постучался.

Загорелся огонёк, и в окне на секунду появилось лицо старосты. Ещё через две минуты он вышел сам.