Старая скворечня (сборник)

Смутив покой епихинцев, киношники уезжают. С их отъездом наступает долгая пора ожидания. «Ну как, не вышло еще кино, где меня снимали?» — каждый день справляется какая-нибудь бабка Курилка у ребят.

Проходит полгода, а то и больше. Вдруг по деревне разносится весть: «Завтра пойдет кино, где бабку Курилку снимали!» Весть эту приносят ребятишки. Они ходят в школу, которая стоит как раз напротив Дома культуры в Полянах, и первыми узнают про новые афиши.

Назавтра вечером все епихинцы — от малого и до старого — по бездорожью, в слякоть или пургу тянутся в город. Что поделаешь — клуба в Епихине нет, приходится тащиться в райцентр.

В зале шум, крик. Но вот наконец все уселись. Гаснет свет. На экране мелькают титры, имена знакомых актеров и — «в съемках принимали участие также жители деревни Епихино». Все замирают. Особое напряжение в зале возникает в тот момент, когда на экране появляются знакомые контуры их деревенского косогора. Зрителям кажется, что вот-вот кадр сместится, и там, наверху, за косогором, они увидят свое родное Епихино: покосившиеся избенки, соломенные крыши мазанок, «белый дом» бабки Аграфены…

Ребята уже заранее набирают воздуху в легкие, чтобы крикнуть во все горло: «Смотрите, смотрите: вон дом Американки!» Однако ребята волнуются понапрасну. Всякий раз зрители видят перед собой только цветущий косогор, и среди ромашек целуются влюбленные или мчится тракторист на красивом мотоцикле, а что дальше там, за косогором, то никогда не помещается в кадр.

В полночь, в темень, по заснеженной дороге епихинцы идут домой. Бабка Курилка спотыкается, не успевает за ребятами. «Господи! — вздыхает старуха. — Воистину, дурная голова ногам покоя не дает».

— A-а, искусство! — отмахнулся Тележников и тут же замолк: к ним подошел режиссер Серафим Леопольдович Ляхвицкий.

Это был пожилой человек, лет шестидесяти, костистый, длиннорукий. Широкий лоб, изрезанный морщинами, очки и седая копна волос делали его похожим на профессора. Слава Ляхвицкого началась еще до войны, когда он создал фильм «Борозда» — о первых днях коллективизации. Правда, после этого он ничего такого не создал, но имя его широко известно. Как и подобает знаменитости, Серафим Леопольдович был подчеркнуто демократичен.

— Голубчик, дорогой! — обратился режиссер к Игнату Тележникову, подавая ему руку. — Я очень прошу вас: проследите, пожалуйста, чтобы не помяли и не загадили вот эту красотищу! — Серафим Леопольдович указал на луг, который, как всегда, был живописен. — Мы снимаем на цвет. Для нас очень важно сохранить все в девственном виде. А вы поглядите, что получается! Дом еще не начинали ставить, а уж весь косогор исполосован тракторными гусеницами. Так не пойдет, дорогой.

— Я к вам в подрядчики не нанимался, — сухо отозвался Тележников. — У меня своих забот полно.

— Голубчик, ну зачем же так?! Я не приказываю, а прошу.

— Мне приказал Шустов: привезти лес. Я привез. А обо всем остальном договаривайтесь с бригадиром плотников. — Игнат замял папиросу, бросил ее в траву. — Алексей Иваныч! — позвал он.

От группы мужиков, разгружавших прицеп, отделился высокий, суховатый плотник. Клетчатая рубаха заправлена в штаны; на ногах — сандалии.

— Вот режиссер к вам с претензией… — сказал Тележников.

— Вы — бригадир? — Серафим Леопольдович внимательно поглядел на мужика.

— Да. Бригадир. Кубаркин, — переминаясь с ноги на ногу, отрывисто, как на плацу, отрапортовал Алексей Иванович.

Кубаркин был мужик аккуратный. Тутаев знал его. Их трое братьев: Алексей, Виктор и Анатолий. Они местные, епихинские, но вскоре после войны один за другим перебрались в Поляны. Алексей, старший, плотничал в ремстройконторе. Иногда он подряжался к епихинским старухам: подвести террасу или подправить избу. Он подряжался, а работали все трое братьев, хотя Виктор был штукатуром, а Анатолий и вовсе никогда топора в руках не держал: состоял пожарником в городской пожарной команде.

— Ну отлично! — воскликнул Серафим Леопольдович, оглядев бригадира. Аккуратность Алексея Ивановича произвела впечатление на режиссера, и он еще раз в тех же выражениях повторил свою просьбу.

Кубаркин слушал наставления внимательно, слегка кивая головой в знак того, что он понимает значимость сказанного.

— Понятно! Постараемся! — повторял Кубаркин все время, пока режиссер поучал его, с какой осторожностью надо относиться к лугу, чтобы не помять и не засорить его раньше времени.

— Постарайтесь, голубчик!

— Не дошурупили, — признался Алексей Иванович. — Надо было сруб рубить вон там, у самой дороги, а сюда, на луг, аккуратно перенести и поставить.

— Отлично! Так и поступайте.

— Постараемся.

Выслушав режиссера, Кубаркин, все так же покачиваясь из стороны в сторону, вернулся к трактору. Оттуда доносились крики: «Раз-два — взяли!» — и глухие удары бревен о землю.

К Тележникову подошел тракторист, и они заговорили о каком-то своем деле.

Тутаев остался с глазу на глаз с режиссером. Все располагало к разговору о доме, но Семен Семенович минуты две-три мялся, выжидая, думал, как подступиться.